Мне снятся небесные олени - [37]

Парни и девушки просили старух погадать на палочках, когда же прибудут русские и, считай, все прокараулили их! Грех один вышел, стыдно вспоминать даже! Да что поделаешь, если русские, как нарочно, решили показать им чудо!

— Пусть лучше об этом Мада расскажет, — смеялись потом над собой.

— Память дырявая стала, — улыбаясь, отнекивался Мада, но, поломавшись, все же рассказывал.

А дело было так.

Мада проснулся от сильного толчка в бок.

— Скоро солнце будет с другой стороны заглядывать в чум, а ты все валяешься! Нет ли пролежней на боках? Сколько тебя можно будить?! О, леший наградил меня таким муженьком… Другие давно уже мяса, рыбы наелись, а у меня вечно котлы чистые!.. Вставай! — жена еще раз ткнула Маду и вышла из чума. Но и с улицы продолжали сыпаться ее проклятья. По словам Мады, она оправдывала свое имя Онголик — Кедровка. Долбила и долбила…

«Вот поганая птица! — недовольно подумал он о жене. — Не даст выспаться».

Вчера он лег поздно, хотя, надо признать, и без этого был большим любителем поспать да поваляться на шкурах. Все это знали. Даже прозвище ему придумали: «Амэ — на ходу спящий». В глаза, правда, никто так не говорил, но до ушей Мады оно все же дошло. «Это, конечно, моя Кедровка придумала», — считал он. Тогда еще люди ценили его руки — лучше всех он умел делать берестяные лодки. Легкие, удобные получались.

Пока ждали русских, мужчины высмотрели несколько толстых берез, надрали бересты, и Мада смастерил три лодки. Эту работу он почти никому не доверял. Сам сходил в лес за еловыми корнями, чем сшивать лодку, насобирал липкой серы, сам перемешал с углем — хорошая замазка вышла для швов. В такие дни Маду трудно было узнать, даже сон у него пропадал, ходил он веселый, покрякивал на своих помощников. Ему бы бересты доброй — всем бы наделал лодок!..

Поднявшись со шкуры, Мада лениво зевнул, почесал пятерней в грязных волосах и потянулся за трубкой. «Хэ, сладко же спать. Зачем только вчера сетенку закинул, — подумал он. — Глядишь, полежал бы еще. А эта, Кедровка, сходила б к соседям, принесла рыбы — и никакой заботы. По нимату доля от улова Хэйкогиров полагалась и нам. Они вчера ленков и тайменей поймали… Эх ты, Кедровка!»

Одевшись, набил трубку мхом и вышел на улицу.

А солнце и впрямь было уже над головой. Слегка палило. Около чумов разведены дымокуры, к ним жмутся олени. Женщины у костров копошатся, с речки доносятся крики ребят.

«Славный будет денек, ни облачка на небе. Может даже паут ударить».

— Ребятишки! Мою лодку не растопчите! — крикнул Мада.

Никто его лодку не собирался топтать, а крикнул он просто так, давая о себе знать: вот, мол, я не сплю, на ногах. Кое-кто, действительно привлеченный крикам, обернулся и молча посмотрел на него. Ага, теперь можно и заняться чем-нибудь, но прежде надо сетку проверить.

Мада вперевалку, как гусь, спустился к реке, перевернул берестянку и, подняв, осторожно опустил на воду. Ладная вышла лодчонка — ни капли не пропускает. Поудобнее усевшись, он стал веслить к курьюшке, где вчера закинул сеть. На реке было спокойно — ни ветерка, ни ряби. Над головой со свистом пролетела утка, со стойбища доносился привычный гомон.

Возвращался Мада повеселевшим. Попалось штук пять небольших щук, несколько окунишек, налимов. Конечно, это тебе не таймени, но уха все же будет.

«Успокоится моя Кедровка, — думал он, — работу ей привезу. Пусть гремит котлами, а то, видишь ли, они у нее вечно чистые! Ки… рэк!.. Ки… рэк!» — Мада передразнил птицу.

Но вдруг замер, перестал грести, насторожился: послышался какой-то непонятый гул.

«Откуда гром?» — Он огляделся по сторонам. На небе — ни облачка.

Хотел было опустить в воду весло, но уши снова поймали тот диковинный шум. «Верно ли слышат мои уши? — Мада даже потрогал одно ухо, другое, ощупал себя, нет, все у него в порядке. — Так откуда же гром? О, Добрый Дух! Не конец ли света пришел?!.»

Гул становился все громче. Мада глянул на стойбище — там тоже творилось что-то-невероятное — все бегали, кричали; неистово, захлебываясь, лаяли собаки; метались олени.

— Амарча…а…а! Ганча…а! — крики сливались в один сплошной вой. Кто-то уже молился, кто-то искал дестей, дети плакали.

«Конец света!» — опять мелькнуло в голове у Мады. Схватив весло, лежавшее на бортах лодки, он заспешил к берегу.

Грохот, похожий чем-то на отдаленный гром, нарастал, становился отчетливее. Затем из-за хребта, над лесом, появилась какая-то огромная, сверкающая на солнце птица. Это она изрыгала страшный, непонятный пул.

«Не посланцы ли это бога — Эксэри?!» — Мада выпрыгнул из лодки, да с перепугу не рассчитал и бухнулся в воду. Вскочил, как молодой олень, вскарабкался на сухое место. Ошалело заозирался вокруг.

В тот момент увидел его старичок Куйки. Он один оставался спокойным, сидел на бережке рядом с костром и смолил лодчонку. Он был совершенно глухим.

«Хэ, откуда у Мады ноги взялись? — удивленно подумал он. — Уж не амикан ли его пугнул? Хорошо бы! Пошустрее будет, засоня…»

Куйки проследил за резвостью Мады, но увидев его вконец обезумевшим, забеспокоился сам. «Однако тут дело вроде не в амикане. Что-то больно лицо у него чудное…»