Мне скучно без Довлатова - [59]
— Пойдем, погуляем, — сказал Бродский.
Мы вышли на Ордынку, и пошли к Балчугу, к ГУМу, на Красную площадь. Было морозно, ясно, суетно, превосходно. Москва начала новый день великой империи. Я тоже учился на Высших сценарных курсах.
— Пойдем к нам, — сказал я Иосифу, — там кино, компания, Илья Авербах, Толя.
— Нет, что-то не хочется, — сказал Бродский.
Мы зашли в ГУМ. Деньги, не очень большие, у нас были.
— Носки, — сказал Бродский, — свежие носки. Быть уверенным в своих носках — это уже не мало.
Купили две пары — настоящая полушерсть, производство ГДР. Пошли в уборную, выбросили несвежие носки, надели обновки. Настроение у Бродского совсем исправилось.
— Где здесь автомат, — внезапно спросил он.
— Кому ты хочешь звонить?
— Это по делу, — явно соврал Бродский.
Стоя за его спиной во время телефонного разговора, я услышал странное имя «Иоланта».
— Планы на вечер? — спросил я.
Он не ответил.
Секции ГУМа мы обошли все. Дважды примеряли костюмы, потом полупальто на овчине, потом уцененные шляпы. Я даже купил чешское «борсалино» с пятнами за два рубля.
— Надо пообедать, — сказал Бродский.
Я знал Москву, кое-как, но знал.
— Пресное или острое? — спросил я.
— О чем говоришь, — ответил Бродский.
Я повел его на Неглинку в армянский ресторан «Арарат».
То, что произошло там, я уже описал в стихах. (Читайте в этой же книге поэму «Арарат»). Да, ночевали мы у Ардовых.
Ярмуш появился на следующее утро в одиннадцать часов, приехал он на психиатрической «Скорой помощи». Я снова рассказал, что к чему, он одобрил идею.
— Пойдем в машину, — сказал он Бродскому.
— Только не сегодня, — ответил Бродский.
Я понял — Иоланта. Но у меня издавна был еще один телефон — номер Генриха Сапгира.
— Вот как удачно! — отозвался Генрих. — У меня сегодня кукольная премьера в театре на Спартаковской. Жду вас.
— Ты пойдешь? — спросил я Бродского. — Познакомишься с Сапгиром. Сильный поэт.
— Обязательно, — сказал Иосиф.
Я нарисовал план, как доехать до Бауманской и найти там театр.
— Встретимся у театра в половине седьмого.
— Обязательно, — повторил Бродский.
И я отправился на улицу Воровского в Дом кино на Высшие сценарные курсы. Там на третьем этаже был маленький просмотровый зал для студентов. Как раз успел к началу фильма Хичкока «Северо-северо-запад». В зале сидела блестящая компания: Илья Авербах, Найман, Светлана Шенбрун, Максуд Ибрагимбеков, Радий Кушнерович, Марк Розовский и еще человек пятнадцать. В первом ряду находился директор курсов Михаил Маклярский.
В американском фильме Керри Грант пытался спастись от преследующей его авиэтки. Самолет пикировал, летчик старался убить пропеллером бегущего по шоссе человека. Человек прятался среди вырубленных в скалах голов пяти величайших президентов США — Вашингтона, Джефферсона, Линкольна, Теодора Рузвельта, Рузвельта Франклина Делано. Темой фильма был советский атомный шпионаж в Соединенных Штатах. И это показывали в Москве 1963 года. Но только для избранных. Маклярский мог все. Он написал сценарий «Подвига разведчика» и «Секретной миссии». Говорили, что он полковник НКВД и СМЕРШа одновременно, а во время войны был шифровальщиком в ставке Гитлера. Он не отрицал. После фильма все спустились в рабочий буфет. Алкоголь там был без наценки, армянские три звезды — четыре рубля двенадцать копеек бутылка. Полчаса перерыва. Потом опять фильм. На этот раз показывали «У стен Малапаги». Жан Габен случайно вынимал из кармана перчатки убитой им любовницы. Его новая любовь — Анна Маньяни — все понимала. Полицейские выследили Габена, в доме Маньяни его ожидала засада. Девочка, дочь Маньяни, хотела его предупредить. Она сидела на крутой уличной лестнице, ожидая, когда ее мать и Габен ночью пройдут к дому. Но она заснула. После ареста Габена все снова спустились в буфет. Зимние сумерки за окнами уже сгущались. Авербах, Ибрагимбеков и Найман играли в покер, выбрасывая кости из кожаного стаканчика. Найману везло, одним броском у него вышел «стрит» — от единицы до шести на каждом кубике. В буфет вошла киноактриса Быстрицкая — Театр киноактера помещался в этом же здании, но, кажется, в то время она была в труппе Малого.
— Аксинья, — сказал Авербах.
— Еврейская Аксинья, — добавил Найман.
— Она делает «карамболь», как нам и не снилось, — сказал Максуд.
Быстрицкая действительно была изумительная бильярдистка. В буфет вошел Маклярский.
— В главном зале, — сказал он, — вечером будет моя картина «Выстрел в тумане».
Выбор премьер был слишком велик. Я поехал в кукольный театр на Спартаковскую. Генрих Сапгир стоял у подъезда с контрамарками. Бродского не было. Генрих ушел, оставив талончики мне.
— Потом немного выпьем, — сказал он, уходя. — Выпьем с куклами.
Он всегда был веселым человеком.
Без пяти семь пришел Иосиф.
— Я не пойду, прости, — сказал он. — Приглашен в другое место, там мне хоть кукол не будут показывать.
Я понял, это — Иоланта.
— Где будешь ночевать сегодня? — спросил я.
Он не ответил, быстро удаляясь.
После спектакля мы действительно выпили с куклами. Это были марионетки, они отличаются от тростевых кукол. Один актер появлялся над ширмой как Гулливер, ему дали дополнительный стакан «старки». Генрих читал стихи: «Вот там убили человека!» — кричал он и указывал в пустой зрительный зал. Гулливер перекрестился.
