Мне приснилось... В то лето. Одного раза достаточно. Более чем достаточно. Рассказы - [8]

Все эти черты, сближающие столь несхожие поздние произведения писателя, конечно же, не свидетельствуют о его симпатиях к образу жизни и образу мыслей, главенствующих в послевоенном новозеландском обществе. Сарджесону претит смесь буржуазного самодовольства и ханжеского пуританизма, тревожат агрессивные явления, возникающие в среде молодежи, которая не находит выхода своей энергии и эмоциям. И все же воспринимать Сарджесона в этих его произведениях как чистой воды сатирика, обличителя, проповедника значило бы грубо упрощать дело. Духовное обеднение новозеландского общества не вызывает у него сомнений, но в фокусе его писательского внимания, как и прежде,— отдельный человек, со всеми его противоречиями, слабостями, странностями и пороками. Природное начало в человеке всегда представлялось Сарджесону чем-то очень важным. Но в современном обществе с его укоренившимися условностями и лицемерным моральным кодексом этому началу нет места, пожалуй, одни лишь маори, еще не испорченные городской цивилизацией, считает писатель, сохранили элементы «естественного человека». «Впрочем,— заключает он,— в любом обществе рядом с извращенной моралью существует естественная доброта, а рядом с унынием и мрачностью — естественная радость жизни».

Вот эти контрастные, дисгармоничные тяготения, порой сосуществующие в одной и той же личности, и образуют сердцевину «мира Сарджесона». Отвечая на упреки по поводу «пристрастия» к изображению ущербных, низменных, мрачных явлений действительности, он заявил, что подобного рода материал предоставляет сама жизнь. Однако в отличие, скажем, от Трумэна Капоте, остающегося в своем документальном романе «Хладнокровно» всего лишь хладнокровным репортером, Сарджесон пытается проникнуть в суть, понять истоки вызывающего ужас акта. Нетрудно увидеть, какую роль играет в творчестве Сарджесона пожизненное противостояние пуританизму. Этой темы он часто касается и в своих высказываниях. Более всего неприемлемы для него в пуританской морали «двойные критерии»: суровые запреты, касающиеся нравов, сексуальной сферы, никак не соотносятся с практикой, царящей в деловой жизни, и ни один реально мыслящий человек не будет требовать от бизнеса неуклонной честности и чистоты… Эта моральная несовместимость и порождает в обществе всевозможные неврозы, чувство раздвоенности. «Был бы я сам побогаче,— с усмешкой заметил писатель,— меня бы одолевало желание раздавать свое имущество, но мне это не грозит…»

В 60-е годы Сарджесон предпринял попытки расширить свои жанровые границы: он написал две пьесы: «Время сева» и «Колыбель и яйцо». Первая из них — психологическая драма, действие ее происходит в середине прошлого века в семье ученого-миссионера (лицо реальное), создавшего алфавит для письменности маори. Вторая же, начавшись как историко-бытовые сцены, рисующие давнюю жизнь новозеландского городка, где прокладывается железная дорога, к третьему акту переносит действие в космическое пространство и превращается в сатирико-фантастическое действо о Бомбе и гибели Земли. Обе вещи были поставлены, но выдержали лишь несколько представлений — драматургия оказалась лишь проходным эпизодом в писательской биографии Сарджесона.

Но зато почетное место заняли в ней три тома его автобиографии, или воспоминаний — к одному определенному жанру эти свободные насыщенные повествования могут быть причислены только условно; можно говорить о них и как о цикле эссе, соединенных с эпизодами жизни автора. Книги эти создавались неспешно (вариант начала первого тома был опубликован еще в 50-х годах), вдумчиво, и написаны они необыкновенно честно. Иногда эта честность автора к самому себе кажется беспощадной. При этом Сарджесон нигде не переходит границ строгой сдержанности — он чужд любому виду литературного кокетства, в том числе и кокетства исповедальностью, скорее читатель может посетовать на известную сухость его повествовательной манеры. Спокойное, серьезное и педантично подробное описание обстоятельств, событий, встреч, ситуаций прорезается вспышками иронического юмора, эмоции же запрятаны очень глубоко. И все же присутствие их ощутимо, особенно когда автор рассказывает о дорогих ему людях. Им посвящены своего рода вставные новеллы, в которых равноправно существуют как личности известные — писатели, журналисты, художники,— так и никому не ведомые «маленькие люди»: дядя Сарджесона — слесарь и фермер, Гарри — бывший жокей, Джек — отколовшийся от английского «хорошего рода» моряк, побывавший и в батраках, и в бродягах… Но, быть может, самый дорогой сердцу автора «персонаж» — сам Северный остров, его гористые края, зеленые пастбища, морское побережье. Все это было им изъезжено, а еще больше — исхожено, все это прикипело к памяти на всю жизнь. Вот откуда горечь и сарказм его размышлений о необратимых переменах, которые вносит в жизнь природы хищническая ее эксплуатация,— эту горечь Сарджесон делит со многими своими современниками.

Много интересного, познавательно-ценного встретим мы на страницах его автобиографических книг. А интереснее всего — сама личность человека и художника, возникающая на страницах тома его избранной прозы. Личность сложная, далеко не во всем раскрывающаяся постороннему взгляду, Фрэнк Сарджесон подкупает своей удивительной независимостью, бескорыстием своих художнических исканий, спартанским пренебрежением к материальным благам и — душевной открытостью всему, чем только жив человек.