Мне приснилось... В то лето. Одного раза достаточно. Более чем достаточно. Рассказы - [14]

Но бывало и так — Черри захватит какую-нибудь подружку, и они вместе наконец идут в какое-нибудь интересное место. В такие дни с Черри всегда весело. По улице идет — пританцовывает и всегда строит глазки разным людям, к примеру кондукторам трамвая и почтальонам. Да еще поет. Из-под красной шляпки видны черные кудряшки. Она хорошенькая, черные глаза блестят, на смуглых щеках румянец, и черные кудряшки вылезают из-под красной шляпки. В руках пакетик мятных леденцов, и если она увидит — у калитки бездельничает какой-нибудь малый, почти наверняка угостит его леденцом. И давай с ним болтать, а немного погодя скажет — пускай подружка и Генри идут вперед и обождут ее на углу.

Вот такая она, Черри. Он ходил с ней повсюду, слушал ее разговоры и разговоры ее подружек, смотрел, как она себя ведет, и стал считать себя куда более взрослым, чем могут подумать люди, глядя на его костюмчик школьника и голые коленки. И оказалось, при такой непривычной жизни дни бегут быстрей, быстрей, и вот уже каникулы кончаются, и тетя Фло позволила Черри устроить вечеринку.

Это был для Черри замечательный вечер, потому что пришли все ее подружки, и очень многие — с братьями. Набралось полно народу, и Черри, пританцовывая, носилась по всему дому, ни минуты не могла усидеть на месте. Она была хорошенькая, как никогда, щеки разгорелись от волнения и от того, что она весь день стряпала, а двоюродный братишка Генри помогал ей в кухне. Были замечательные пирожки и желе, бисквиты и взбитые сливки, а сверх того песни, игры и всякие состязания. И Черри очень ловко подстраивала так, что почти всякий раз не другим девушкам, а ей выпадало уходить с кем-нибудь из юнцов в темный коридор. И они не возвращались, пока не позовут, и тогда ее спутник просил у компании прощенья, это, мол, он виноват, что они задержались. И уж конечно, услыхав такое, все хихикали.

Назавтра было воскресенье, и Черри, хоть и устала после вечеринки, сказала, что пойдет, как всегда, в церковь. И так горячо упрашивала тетю Фло, что та отпустила с нею Генри. Закавыка в том, что, выйдя замуж за дядю Джо, тетя Фло заделалась католичкой, а Генри слышал, мама часто повторяла — католики — не настоящие христиане. И, наверно, тете Фло было строго-настрого внушено, потому что она сказала — она понимает, что поступает дурно, но пускай и Генри идет в церковь, только пообещает, что не проговорится маме. И он обещал, и Черри запрыгала от радости и захлопала в ладоши. А потом вдруг стала бранить тетю Фло, почему она тоже с ними не идет. Это смертный грех, говорила она и до самой последней минуты, пока они с Генри не вышли из дому, топала ногами и твердила матери — постыдилась бы!

Для Генри все было внове, раньше он никогда не преклонял в церкви колена, на колени становишься только дома, у кровати, когда молишься на ночь. А тут он опустился на колени рядом с Черри, когда она молилась, перебирая четки, и потом тоже все старался делать, как она, и под конец все опустились на колени, и стало до того тихо, прямо хоть не дыши, и ударил колокол, и еще раз ударил, и в третий раз.

А потом они с Черри возвращались домой, и он не слушал толком, про что она говорит, а все думал, сколько долгих дней ждать до следующего воскресенья, когда опять можно будет пойти с нею в церковь. И вдруг вспомнил. Он же совсем позабыл про отца с матерью, а ведь завтра ему уезжать домой. И ему захотелось остаться, и всегда жить с тетей Фло и с Черри, и каждое воскресенье ходить с нею в церковь. А вместо этого надо ехать домой и жить с отцом и матерью.

В этот вечер, последний вечер каникул у Черри и тети Фло, он долго не мог уснуть. А когда наконец уснул, ему приснился сон. В доме полным-полно старых дам, стоят вокруг него и повторяют — ах ты бедненький. И он выглядывает в окно, а там видно кладбище, и звонит колокол, и хоронят старый, разбитый вдребезги автомобиль, а в автомобиле сидит Черри, на ней красная шляпка, автомобиль опускают в яму, а она подпрыгивает на заднем сиденье и хохочет.

А потом, хоть он еще спал, но вроде и не спал, и тут входит Черри и забирается к нему в постель. Казалось, это тоже снится, и однако не сон. Потому что Черри говорит — мать подумает, что она сейчас в кухне, ждет, пока закипит чайник, и пускай он никому не говорит, пускай обещает, что никогда никому не скажет. Нет, конечно же, это сон и все-таки не сон. Черри обнимает его и целует, а он лежит и весь дрожит, даже зубы стучат, и притом прошиб пот, и все время он молится, молится — хоть бы поскорей закипел чайник.

И даже когда кончили завтракать, он все еще молился. Молился, чтоб скорей надо было ехать на станцию и чтоб поезд отвез его домой, к отцу и к маме, скорей, скорей. Проходили часы, дни, годы, столетия, и наконец-то он дождался. Тетя Фло сказала — непременно кланяйся от меня маме, и поцеловала его. Очень не хотелось, чтобы и Черри его поцеловала, но пришлось покориться. И когда поезд тронулся, они обе махали ему, и Черри послала ему воздушный поцелуй, и последнее, что ему запомнилось,— лицо Черри в рамке черных кудряшек и красная шляпка у нее на макушке. А потом, в поезде, приготовленные тетей Фло сандвичи и лимонад — он купил бутылку на свои карманные деньги,— и на станции его встречает отец. А мама уже ждала с обедом и сказала пойти вымыть руки и пригладить волосы.