Мне есть что сказать вам, люди - [21]

— Так вот, старик, с сегодняшнего дня это уже не твой сад. Здесь будет институт плодоносящих деревьев. А ты у нас будешь на должности младшего научного сотрудника.

Старик уже не сидел на стуле: поднявшись, он махнул рукой и вышел.

— Вы куда? — спросил вдогонку председательствующий.

Старик ничего не ответил и захлопнул дверь.

— Уволить, немедленно уволить! — крикнул председательствующий.

— Но он не числится в наших штатах, — шепотом сказал один из заседавших.

Старик, так и не поняв, что это за люди и что за непонятные слова говорили они ему, слег. И через несколько дней помер.

На следующий год сад зачах. И никто не мог понять, что случилось с садом. Большие насосы подавали воду из реки, специальные машины опрыскивали плодовые деревья разными растворами, спасая их от вредителей, но ничего не помогло… Тогда на месте сада было построено большое стеклянное здание, на котором повесили вывеску «Лаборатория института плодоносящих деревьев по проблемам сохранения садов».

А вокруг, как и прежде, снова расстилалось бросовое поле…

В ритме танца

Он резко вошел в кабинет, остановился у стола, внимательно осмотрелся и громко сказал:

— Вы меня вызывали?

Я, улыбнувшись, предложил ему сесть.

— Да я тороплюсь, — с волнением проговорил мой новый знакомый. — Вы, наверное, не знаете, что такое вдохновение. Я художник, притом профессиональный, за моими плечами Ленинградская Академия. И если ко мне приходит вдохновение, то я сутками не выхожу из своей мастерской. Хотя она не ахти, — продолжал он, — не ахти какая хорошая. Но ничего, дайте время…

— Вы знаете, — перебил я его, — мы бы хотели с вами посоветоваться. Насчет наглядно-художественного оформления города… Ведь скоро праздник — «Ташкенту — 2000 лет».

— Только не сейчас, — взмолился посетитель. — Позже, сейчас у меня начата работа, и пока я не остыл, не отрывайте, пожалуйста, меня… — Он говорил, водя правой рукой по воздуху, словно держал в руке кисть и перед ним стоял большой мольберт.

— Что ж, хорошо, — решил я. — Насильно мил не будешь. Как закончите свою работу, дайте знать.

Он с улыбкой на лице пожал мне руку и так же, как вошел, быстро вышел из кабинета.

Подготовка к празднику была в самом разгаре. Сроки поджимали, дел изо дня в день прибавлялось. Всюду ощущалось, что город живет в каком-то новом трудовом ритме. Вовсю шел ремонт зданий, приводились в порядок улицы. Замелькали крупные надписи на троллейбусах, автобусах и трамваях: «Городу—2000 лет».

Каждый житель города жил в ожидании праздника и хотел непременно принять в нем личное участие. На центральном стадионе с утра до вечера проводились репетиции. В дирекции по подготовке и проведению праздника шли беспрерывные споры о сценарии, о художественном оформлении праздника. Среди творческих работников мелькало и лицо моего нового знакомого, который ни с кем не спорил, да и вообще не вступал в разговор. Приходил на совещание дирекции, сидел молча и так же уходил. Поэтому я однажды не выдержал и обратился к нему:

— Слушайте, вы же профессиональный художник, и почему-то совершенно не принимаете ни в чем участия.

Он, опустив глаза, как-то смутившись, негромко ответил:

— Вы знаете, меня последнее время преследуют сплошные неудачи, и прежде всего творческие. Что-то хочется сделать новое, необыкновенное, но не могу нащупать, зацепить. Честно говоря, страшно устал от своей неудовлетворенности. — Говорил он так искренне, с какой-то болью, что присутствовавшие в дирекции товарищи начали успокаивать его:

— Ничего, это бывает. И у Пушкина до Болдинской осени было состояние не лучше…

Он растерянно улыбнулся, взял со стола свою белую кепку и вышел из комнаты. Вечером, после очередного совещания, я в плохом настроении возвращался домой. Пройдя по улице Ленина, повернул на улицу Навои. Навстречу мне, весело разговаривая между собой, шла группа молодых ребят. Среди них я увидел художника. Поздоровавшись со мной, он отстал от ребят.

— Где вы живете? — неожиданно спросил он меня.

— Возле гостиницы «Москва», на улике Самарканд-Дарбаза. Это новый массив Чорсу, — ответил я.

— Хороший массив. — И, чуть помолчав, продолжил — Знаете, если можно, я провожу вас.

— Хорошо, не возражаю, — согласился я.

И мы вместе зашагали по улице Навои. По пути мы о многом говорили. Наверное, потому, что неожиданно стали понимать друг друга с полуслова.

— Вы вот не творческий работник, вроде бы не художник, не музыкант, а разбираетесь в вопросах творчества. Откуда вы знаете наш мир? — заинтересованно спрашивал он меня. — Ответьте!

— Вы знаете, обычно люди, работающие в мире искусства, как я понимаю, легко ранимые люди.

— Л иначе и быть не может. Хотя, честно говоря, к любой работе надо относиться с душой, как мне кажется.

— Вы очень хотите сделать что-то грандиозное? Не так ли?..

— Угадали, — весело ответил художник.

— Но чтобы что-то создать, — продолжил я, — надо искать…

— Не придумывать что-то непонятное самому себе, а именно искать близкое народу, вернее, доступное и понятное.

— Вы вроде бы не старый, а рассуждаете, как будто прожили целую жизнь.

— Разве дело в молодости или старости. Дело в понимании окружающего тебя мира. И связано, наверное, эго прежде всего с твоим отношением ко всему. Если относиться к делу, к людям со всей серьёзностью, то можно многое познать, всем сердцем ощутить красоту мира и человека как личность. Хотите, я вам расскажу, вернее, подарю один сюжет. Так вот, мне было лет одиннадцать. Однажды отец взял меня с собой в театр «Бахор». Как сейчас помню, в зале было столько зрителей, что яблоку негде было упасть. На сцену вышла стройная женщина. Музыканты заиграли тогда еще не знакомую для меня прекрасную мелодию «Танавар».