Млечный путь - [67]

На ферме его обступили доярки.

— Что же, закрывается ферма? — спросила Фагиля, жена Хайдара. — Нет, говорю, не закрывается, а бабы не верят.

— Из старых уст — новые вести! Кто сказал такое?

— Да вот говорят... Зиганша сказал...

Доярка по имени Зайтуна сразу в слезы:

— Скажи на милость, как мне прокормить трех сирот, если трудодни не зарабатывать?

Еле успокоил их Мансур. Говорил, что даже если часть коров отдадут на зиму колхозникам, доярки без дела не останутся, кто за телятами будет ухаживать, кто за яловыми коровами или овцами.

Между тем начались холода, и Мансур бросил все силы на ремонт коровника и овчарни, на подвоз сена.

Про себя он уже окончательно решил с дойными коровами — раздать по дворам и велел Хайдару исподволь узнавать, кто из колхозников готов к этому. Учитывалось не только желание, но и возможности каждого.

Созвали общее собрание, зачитали, затвердили протоколом список желающих разобрать на зиму коров, а на другой день развели животных по дворам, под ответственность каждого хозяина.

К удивлению Мансура, районное начальство закрыло глаза на это новшество. Только председатель райсовета при встрече как-то загадочно подмигнул ему и обронил будто невзначай: «Сам знаешь, победителей не судят, а побежденных бьют. Смотри же!..» Правда, еще Замлиханов, который был уполномоченным на отчетном собрании в Куштиряке и с тех пор волком глядел на Мансура, столкнувшись с ним в райкоме, пригрозил ему: «Слышал, слышал о твоем... так сказать, почине. С огнем играешь!»

Огонь ли, вода ли бурлящая, искать брода было поздно. Дело сделано. Да и других забот у председателя — не счесть. Надо вывозить остатки поставок, ремонтировать сельхозмашины, амбары, наладить сбор золы. Уходит Мансур из дома с первыми петухами и приходит чуть не в полночь. Еще на крыльце снимает сапоги, чтобы не разбудить стуком спящих, на цыпочках проходит в комнату. Но жена, как всегда, не спит, дожидается его.

— Ах, Мансур!.. — вздыхала Нурания, вкладывая в это восклицание всю свою любовь и тревогу за потемневшего от ветра и холода, похудевшего за последний месяц мужа. — Что же теперь будет...

— Не беспокойся, душа моя, я ведь куштиряковский, значит, двужильный! Да и Мансур мне имя, то есть «победитель»! — смеялся Мансур, нехотя проглатывая разогретый в который раз ужин. — Перезимуем эту зиму, и вот увидишь, все наладится, все по-другому пойдет, — то ли ее успокаивал, то ли себя подбадривал.

Как раз в эти суматошные, без сна и отдыха, дни стало известно, что Нурания беременна. Радости Мансура не было предела. Теперь он даже в самые горячие дни старался выкроить несколько минут, чтобы забежать в медпункт, справиться о состоянии жены. Нурания же о нем беспокоилась:

— Неужели нельзя даже на обед оторваться от дел? Ведь вон как похудел, да еще рана опять кровоточит...

— Пустое! — отмахивался Мансур, улыбаясь. — Нельзя тебе волноваться. Сына береги!..

— Почему — сына? А если дочь? — счастливо улыбаясь, она приникала лицом к его груди.

— Дочь даже лучше! На тебя будет похожа, — отвечал Мансур и начинал рассказывать о колхозных делах.

Потом, годы спустя, вспоминая об этой поре, он горько упрекал себя за то, что не всегда был внимателен к Нурании. Так ли это? Конечно, работа поглощала все его силы и время, но Мансур мог отдаться ей только благодаря любви, которая словно на крыльях несла его по жизни. Он радовался той безоглядной нежности, которая, казалось, была тогда самим смыслом существования Нурании, помогая ей преодолевать трагические переживания прошлого. Укорять же себя заставляли воспоминания о ночных разговорах с женой: она ждала, наверное, не рассказа о коровах и семенах, а красивых грез о будущем, пусть далеких и несбыточных, но неизменно светлых, врачующих душу...

Обо всем этом тогда не думалось. Время тревожных воспоминаний еще не пришло. Пока что Мансур страстно хотел одного — поднять разоренный колхоз, помочь людям обрести веру в свои силы. Он не догадывался, что, несмотря на все трудности, Нурания считала эти годы самыми счастливыми в ее послевоенной жизни.

Первая и главная забота Мансура — пережить зиму, спасти скот. Он по нескольку раз в день наведывался на фермы, следил за расходом кормов, узнавал о состоянии содержащихся в личных хозяйствах коров, о надоях. По его расчетам, к весне колхоз подойдет с достаточным запасом кормов, значит, без потерь, но для этого ни в коем случае нельзя ослаблять контроль.

Куштиряк все приглядывался к своему председателю. Не испугается ли трудностей? Не пойдет ли по проторенной дорожке? А дорожка эта известна, она чаще на свой собственный двор заворачивает. Уж как ни обнищал колхоз, а прежним председателям и их присным находилось чем поживиться, ни один не пронес ложку мимо рта. Но этот, кажется, не такой: и актив колхозный держит в узде, и о вдовах и сиротах солдатских заботится. Только бы не споткнулся, не пошел на поводу таких, как Зиганша.

Было очень важно, что те двести граммов, которые выпали на трудодень при годовом отчете, хоть и не могли спасти людей от голода, но вселили в них надежду. Особенно радовались многодетные вдовы: по настоянию Мансура, из фондов колхоза им выдали дополнительно по десять килограммов зерна на каждого ребенка, не достигшего десятилетнего возраста. Тоже, конечно, не бог весть что. Слезы горькие, как сказал Хайдар. Да, слезы, но Мансур о другом думал: пусть видят все, что государство не бросило их на произвол судьбы, старается помочь им, несмотря на переживаемые страной трудности. Только так можно вывести уставших, исстрадавшихся людей из отупляющего равнодушия и требовать с них добросовестной работы. «Угодить хочет, вот и щедрость показывает за счет колхоза», — говорили Зиганша и его дружки, считая, что хлеб сиротам выдан незаконно.