Мистер Ивнинг - [20]

По-прежнему оставаясь в центре внимания, Джорджия направилась прямиком туда, где собиралась выступить по случаю своего возвращения.

Как раз вошли новоиспеченные знаменитости, которым я едва успел кивнуть: герцогиня, какая-то второсортная знать, сенатор, дива и, откуда ни возьмись, популярный кинокритик, внезапно обнаруживший, что он никакой не гомосексуалист. Тут-то из клозета с шумом и гоготом выплыл Берли: в чем мать родила, с перьями в волосах.

Я заметил, что Джорджия на мгновенье замерла (ведь в нашем изначальном плане ничего не говорилось о наготе, во всяком случае, она думала, что речь идет о символическом жесте), точнее, мне просто показалось, что она замерла. На самом же деле Джорджия просто остановилась, поставила бокал, расправила, как бравый солдат, плечи и в ожидании застыла.

Берли запрыгнул на расчищенный по такому случаю мой прекрасный старинный ореховый стол. Все изобразили притворный восторг. Джорджия завертелась, точно кролик перед удавом. Берли повернулся к ней спиной, наклонился и с боевым воплем отклячил черные булочки. Оттягивая время, она покачнулась, после чего (я не увидел этого из-за голов, а только услышал) поцеловала его в зад. Поднявшись, я сумел разглядеть, как он подставил ей перед и середину — там все колыхалось, но кто-то снова заслонил обзор, и по ропоту в толпе я догадался, что она довела дело до конца, поцеловав Берли и спереди.

Затем я услышал ее крик и, встав, как раз успел увидеть, что Берли намазал ей лицо черным дегтеобразным веществом и приклеил пару белых индюшачьих перьев.

Наверное, Джорджия пыталась сделать вид, что все так и задумано, что это великолепная шутка, но ее вопли доказывали обратное, и они с Берли стояли друг против друга, подобно двум жертвам автомобильной аварии.

Я тотчас понял, что все рухнуло. Всем стало противно или, в лучшем случае, скучно. Ни намека на успех. Не знаю, в чем тут причина: неправильно выбранный момент, не те люди, плохие актеры или вечерний час — объясняйте, как хотите, но то был ужасный, гнуснейший провал.

Я поковылял в заднюю часть квартиры и, почувствовав тошноту, улегся на пол рядом с каучуконосом. Почему-то вспомнил Китти, ушедшую, словно вчера, точь-в-точь как старый романист manqué[4] вспоминает все написанные им, которые издатели никогда не дочитывали даже в машинописи, не говоря уж о том, чтобы пообещать публикацию, и громко рыгнул. Люди наклонялись и, очевидно, щупали мой пульс, затем другие начали один за другим выходить, с извиняющимся видом кашляли, кивали либо подавляли слабый смешок. Они решили, что от досады я упал в обморок. Подумали, что я сам этого не ожидал. Сочли меня ни в чем не виноватым, но, тем не менее, пропащим человеком.

Я никогда не видел столь чистого, всеобъемлющего, убийственного фиаско. Все равно что подать остывшую жидкую бурду, назвав ее тортом-безе с мороженым.

Несколько недель я ни с кем не общался. Джорджия, насколько я понимаю, уехала пару дней спустя в Прагу. Это никак не задело одного лишь Берли. Ничто не способно ему навредить — ни плохие рецензии, ни публичное осмеяние: ему достаточно хлопнуть в ладоши, и толпы носят его на руках, а деньги льются рекой, как осенний дождь.

Теперь у Берли есть собственный салон, если можно назвать салоном его многолюдные субботние сборища, а мы с Джорджией остались в прошлом — еще более отдаленном, нежели Французская или Индейская война.

Ну и, отвечая на твой первый вопрос, Гордон, — Руперт обратился теперь ко мне, своему нынешнему американскому любимцу, — Лондон, конечно, умиротворяет, но это совсем не мой мир, дружок, ведь я не чувствую себя здесь, как дома. Просто мне нужно отсидеться один сезон на скамейке запасных, наслаждаясь более величественным антуражем, не так ли? Не знаю, где сейчас Джорджия. Кто-то говорил, в Болгарии.

ГОЛУБОЙ КОТИК

перев. Д. Волчека

Давным-давно в одной далекой стране жила знаменитая оперная певица, очень любившая кошек. Величайшее вдохновение обретала она, беседуя со своими кошками, как до, так и после выступлений в лучших оперных театрах. Без поощрения и любви этих одаренных зверьков, думалось ей, никогда не удастся понять различные партии, которые она исполняла на оперной сцене. Единственная ее печаль заключалась в том, что любимые кошки часто умирали, исчезали, а иногда их похищали завистники.

Мадам Ленору, оперную певицу, обожал кронпринц, которому во время этой истории было всего пятнадцать. Он не пропускал ни одного выступления мадам Леноры, преподносил ей дорогие подарки, а однажды после спектакля устроил так, что вся сцена была усыпана самыми дорогими экзотическими цветами.

Как-то раз кронпринц узнал, что мадам Ленора потеряла последнюю из своих кошек. Принц немедленно решил послать ей новую, но он знал, что это должна быть не просто самая красивая кошка королевства, но и самая смышленая и талантливая.

Принц обыскал свои владения, надеясь найти кошку, которую заслуживает столь выдающаяся певица. Он заходил в сотню с лишним лавок. И лишь весьма нескоро нашел подходящего котенка на окраинном базаре, который держал абиссинский юноша по имени Абдалла. Абдалла сообщил его величеству, что хотя коту, которого он предлагает, всего несколько месяцев, тот уже демонстрирует поразительную силу ума и, следуя наставлениям хозяина, свободно овладел человеческим языком.