Мистер Эндерби изнутри - [73]

становиться той самой новой личностью, которую мы пытаемся сотворить. В конце концов, это очень забавно, правда? Я из вас очень успешно все вышибу и хочу, чтоб вы мне помогали. В конце концов, — улыбнулся он, — мы с вами очень сблизились, правда, за несколько последних недель? Пережили вместе настоящее приключение, и я наслаждался каждой его минутой.

— О, я тоже, — с жаром сказал Хогг. — И поистине жутко признателен.

— Ну, поистине жутко милые ваши слова, — сказал доктор Уопеншо. — Только знаете, вы оказали нам бесконечную помощь. — Еще раз улыбнулся, стал искренне деловым и серьезным. — Я вас приму, — сказал он, заглянув в дневник, — утром в пятницу. Идите теперь, пейте чай, или что там еще, дайте мне встретиться с очередной жертвой. — И добродушно вздохнул. — Работа, работа, работа. — И покачал головой. — Без конца. Ну, вперед, — усмехнулся он. Хогг усмехнулся в ответ и помчался вперед.

К чаю у них были сандвичи «Мармит», сандвичи с рыбной пастой (мистер Шап крикнул ПАСТА с такой изощренной уместностью, что все посмеялись), разноцветное печенье и маленький плум-пудинг на каждый стол для шести человек. После чая Хогг гулял на площадках, где изумил мистера Киллика, прошептав ласточкам, которые клевали хлеб за низким заборчиком:

— Ну, птички, будьте добры и ласковы друг с другом и возлюбите Бога, Который вас всех сотворил. Он был птичкой, такой же, как вы.

Вернувшись в солнечный солярий, Хогг нашел мистера Барнеби, триумфально закончившего очередной станс своей Оды главному врачу. Он прочел его вслух с большим чувством, сперва обменявшись с Хоггом сердечными рукопожатиями:

Я заметил тебя ночью в поле,

Ты сшибал на ходу траву большой палкой,

Но немая трава не покорялась твоей злобной воле,

Твоим домогательствам жалким.

В результате фарфоровая безделушка с полки

Свалится тебе на голову

и разнесет вонючую личность в осколки.

На обед была рыба и рисовый пудинг с кишмишем. Мистер Бичем киноварными после дневной работы над крупным символическим полотном руками медленно повытаскивал из своей порции весь кишмиш и разложил на тарелке в виде простого гештальта. Телевизор после обеда: любительский бокс, так возбудивший двух пациентов, что сестра была вынуждена переключиться на другой канал. Другой канал показывал простое моралите о добре и зле на Западе Северной Америки в 1860-х годах. Его время от времени прерывали астенические женщины, которые демонстрировали стиральные машины, хотя некоторые пациенты явно не видели тут перебивок, считая скорей этих женщин участниками интриги. Темой была интеграция: построение нового гуманного общества под яркой непоколебимой звездой шерифа. Хогг частенько кивал, принимая все это (завоевание новых территорий, смерть антиобщественного злодея) за аллегорию своей собственной переориентации.

3

Вершина лета в Снорторпе. Лодки напрокат у моста, у моста отель под названием «Белый олень», весьма предпочитаемый летними приезжими. Выпивавшие радостно щурились в лунном свете на террасе. Собаки весело тявкали, преследуемые детьми. Утки и лебеди, сытые до отвала, балованные. Ивы. Старый замок высоко далеко за рекой.

Плотно сбитая кучка мужчин шагала в сопровождении свободно расположенной, но явно присматривавшей за ними команды в сторону городка с выжженных солнцем полей сельскохозяйственной станции. Мужчины столь же загорелые, ладные, как приезжие в лодках; каждый с каким-нибудь инструментом, мотыгой или вилами. Остановились у моста по радостной команде вожатого.

— Лады, — крикнул он. — Пять минут на шабаш. Старик Чарли вот тут говорит, ему камень в башмак попал. — Мистер Пикок был загорелым достойным мужчиной, коренастым, державшимся прямо; относился к своим подопечным как к меньшим братьям. Старик Чарли сел на парапет, и мистер Пикок помог ему снять ботинок в дорожной пыли.

— Засмолишь? — предложил Пигги Хогг (как его шутливо прозвали)[123] своему компаньону. Боб Карент взял сигарету, благодарно кивнув. Вытащил дешевую цилиндрическую зажигалку, щелкнул пламенем, невидимым в дневном воздухе, сплошном пламени. Пигги Хогг наклонился, затянулся прикуренной сигаретой.

— Теперь тебе недолго, — заметил Боб Карент.

— Недолго, — подтвердил Пигги Хогг, глядя на длинный пологий ивовый берег. — Говорят, на будущей неделе. — Снял волокно табака с нижней губы. Губы обрамляла коричневая борода с горохом седины, загорелая кожа, очки в стальной оправе. Он чем-то смахивал на Хемингуэя, но на этом ассоциации с литературой заканчивались. Относительно хорошо выражающийся мужчина среднего возраста, явно не привыкший, но честно старавшийся работать руками, уважаемый товарищами по бригаде, полезный для написания писем. Кое-кто поговаривал о пустой трате образованного человека, лучше было б поставить его учеником бармена в отеле «Мидленд». Но Пигги Хогг знал — это не зря.

Пару ночей назад после того, как свет выключили, он надел наушники у кровати, отверг щелчком пластмассового настенного циферблата сперва «свет», потом «дом», сделал зарубку на третьем. Утомленный молодой человек рассказывал о Современной Поэзии: «…перед своим необъяснимым исчезновением Эндерби… заявил о себе как о хорошем второстепенном поэте, придерживающемся традиции… может быть, мало что мог сказать нашему поколению… более значительные произведения Джарвиса, Сайма, Казалета…» Слушал Хогг абсолютно без всякого интереса. Кого-то использовали и выбросили: Эндерби отделался лучше других: Хогга ждет место бармена. Больше того, он станет барменом, отличающимся от других, довольно своеобразным типом, выплескивающим над пенными пинтами случайные стихотворные строки. За словами и рифмами лежат ощущения. Придет для них время.