Мистер Эндерби изнутри - [27]

С уважением

У. Мелдрам (миссис)».

Вот как. Эндерби яростно поскреб колено. Вот чего им хочется, да? Эндерби обихожен, посуда как следует вымыта, постель застилается регулярно, ванная — дивный сон с голубенькими занавесками и со щетками для спины, для ногтей, из щетинистого нейлона с пластмассовыми ручками в виде рыбьей чешуи; ванна всегда в ожидании здорового розового купальщика, распевающего сквозь пар ля-ля-ля. А у супруга Эндерби кабинетик-пенал для писания драгоценной поэзии, любимого конька муженька. Нет. Птичьи голоса завелись в голове: призывающие к осторожности голуби, предостерегающие грачи: берегись луговой травы, вдовы. Так, так, так, кричат утки: пей причастие выбора.

— Вот мой выбор, — твердо сказал Эндерби, идя на кухню завтракать (миссис Мелдрам, сука, вымыла его тарелки!) и заваривать мачехин чай. Надо отдать справедливость архетипичной суке, второй жене отца. Она сделала его жизнь несчастной; больше он ни одной женщине не предоставит такой привилегии.

И тем не менее. Тем не менее. Эндерби позавтракал сухим хлебом, клубничным джемом, чаем, потом пошел в рабочую мастерскую. Бумаги лежали нетронутые миссис Мелдрам; стол со специально укороченными ножками ждал его у глубокого пустого сиденья. «Ручной Зверь» медленно рос; томик из пятидесяти стихотворений, запланированный на осень, почти составлен. Первое дело, которое надо убрать с дороги, — сочинение новой любовной лирики из цикла «Арри к Тельме». Эндерби чувствовал себя виноватым за состояние костюма Арри. На коленях необъяснимо собралась грязь, лацкан непомерно запачкан, бритвенно-острые складки разошлись с немыслимой быстротой. Арри необходимо смягчить чем-то поистине ценным. Он жаловался на предметное содержание приношений Эндерби: слишком много кухонных сравнений, слишком косвенная апелляция к ее жестокому сердцу. Арри клятвенно утверждал, что она вслух читала оптовым торговцам автомобилями, и те ухахатывались. Долг Эндерби — написать нечто очень откровенное, нет, не грубое, не подумайте, но понятное, разъясняющее, чем именно Арри с ней хочет заняться, и чтоб она держала его под подушкой и вспыхивала, когда вытаскивает (пропитанное ее запахом). Эндерби думал, сидя на троне, что в закромах подходящее должно найтись. Покопался в ванне, нашел несколько очень ранних лирических стихов. Одно было написано в семнадцать лет. «Музыка сфер», называлось оно.

Вскину скрипку одним взмахом рук,

Так открой же ей слух, и поверь,

Издаст она идеальный звук:

Это звук моей музыки сфер.

Клянусь богом, ни Арн, ни Перселл

Не превзойдут мой пример.

Не требуется ни искусств, ни ремесел,

Чтоб играть мою музыку сфер.

Ценность ее не в безбрежности

С устрашающим дрейфом звездных озер.

В тонкости и немыслимой нежности

Заключается моя музыка сфер.

Сферы, что ее подпитывают,

Посылают мелодию вниз и вверх,

Постоянно безмолвно рассчитывают,

Что услышишь ты музыку сфер.

Опасения, страхи и вечное «нет» —

Это плод твоих девичьих лет.

Зачем дальше хранить глухоты обет?

Посмотри, как поля оживляет цвет!

Вместе с этой землей улучу я момент:

Дай мне аккомпанемент.

Адресованное предполагаемой девственнице, оно явно абсурдно для Тельмы. И не тяжеловат ли сферический образ для предположительно прилично воспитанной барменши? Неприличные шутки в баре одно дело, но неприличная литература, даже самый воображаемый намек на нее, — другое. До сих пор болевший живот это удостоверил.

Семнадцать. Дата сочинения проставлена в конце рукописи. Кому оно написано? Он подумал, почесываясь. И мрачно решил — никому. Но не грезилось ли в том самом романтическом возрасте о неком создании с веткой кипрея, которое, даже будучи бесконечно утонченным, благоухающим сладко, как май, не оскорбится слишком легко поддающимся расшифровке символом домогательства? Он создал в душе образ девушки, как мистический образ Бога, в понятиях, которым она не должна соответствовать, а именно, соответствовавших его мачехе; потом положительный образ родился из длительных размышлений об отрицательных атрибутах. Потом она возникла во сне, тоненькая, смеющаяся, в первую очередь чистая. Не вдова: он отказывался позволять этому образу обретать краски и запахи миссис Бейнбридж.

Вздохнув, Эндерби принялся очень хладнокровно и целенаправленно, как за чистый поэтический экзерсис, писать в высшей степени эротический стих Арри к Тельме, полный бедер, грудей, задохнувшегося желания. Закончил, отложил в сторону, чтоб остыл, и продолжил строительство лабиринта, дома «Ручного Зверя».

2

Вот каков был распорядок обычного дня Эндерби: подъем на рассвете, а может быть, позже, одинаково зимой и летом; завтрак, испражнение, потом работа, которая иногда начиналась собственно при испражнении; в десять пятнадцать он брился, готовился выходить, зачастую с сеткой для покупок; в десять тридцать покидал квартиру, шел к морю, покупал батон, кормил чаек; сразу после пил утреннюю порцию виски со стариками и умирающими, или, если Арри не работал, с Арри в «Гербе масонов»; иногда наносил визит к Арри на кухню, получая от него обрезки для кладовой: индюшачий каркас, куски жирной свинины, кусок бараньей шеи на воскресный обед; потом, по мере надобности, делал покупки — батон для себя, картошка, десяток сигарет, пикули, пирожок с мясом, горчица за четыре пенни; возвращался домой и готовил еду, а когда со вчерашнего дня оставалось что-нибудь холодное, сразу ел и работал во время еды; дремал, сидя на стуле, или даже одетый сворачивался в постели, целенаправленно засыпал. Потом обратно в уборную, к последнему длительному дневному уроку; потом остатки еды или хлеб с каким-нибудь недорогим лакомством; на ночь чашка мачехиного чаю; постель. Никому не мешающий образ жизни. Капризная Муза время от времени нарушала порядок, забрасывая Эндерби стихами — фрагментарными или полностью сформированными, — и тогда среди виски, в постели, готовя, работая над структурой нелирических произведений, он сразу записывал под ее истерическую, хладнокровно пророческую или телеграфную диктовку. Музу он уважал, но капризов боялся: она бывала игривым котенком, тигрицей с выпущенными когтями, сосущим палец слабоумным ребенком или высокомерной богиней в бальном наряде эпохи Регентства, с непредсказуемыми настроениями и посещениями. Другие визитеры были более предсказуемы: диспепсия в разнообразных формах, ветры, икота. В тихие дни в промежутках меж явлениями небесных и земных откровений он жил одиноким и безобидным мужчиной. Письма и визитеры редко толкались в дверь, новости из опасного мира никогда не вторгались. Дивиденды и крошечные гонорары выплачивались прямо в банк, который он посещал лишь раз в месяц, покорно ожидая наличных с чеком, аккуратно выписанным на двадцать с чем-то фунтов, стоя за мытарями с бычьими шеями и аскетическими мясниками, необъяснимо вносившими долго пересчитывавшиеся кучи тусклой меди. Он никому не завидовал, кроме проверенно великих покойников.