Мистер Черчъярд и тролль - [2]

А потом еще в причудливых «Деяниях Апостолов» есть говорящий лев, который работает зазывалой на Павла и Варнаву.

― Привет, народ! Хоть я всего-навсего и тварь бессловесная, и теологии у меня нет, я здесь, чтобы привлечь ваше внимание: собирайтесь-ка вокруг, да поcлушайте моих дорогих друзей римского гражданина Павла, да Иосифа Варнаву по прозвищу «Утешенье», которым есть что вам сообщить.

Голубоглазый лев, отмытый и причесанный для явления публике, лапы здоровенные как блюда.

Это тролль тут из-за дерева выглядывает?

― Мы познакомились прошлой осенью, сказал мистер Чёрчъярд тем голосом, которым разговаривал обычно с детьми, когда небо было набито тучами, точно кучами грязной шерсти, а по земле дымкой стлался туман. Помнишь, ты еще не хотел говорить, как тебя зовут, и поэтому я назвал тебя Зацеп ― c твоего позволения, приняв молчание за согласие. Как тебе живется все это время?

Затрепетали листики, лесное молчание стало глубже.

― Ты ведь не боишься, правда, моей прогулочной трости, которая прислонилась вот к этому бревну? Это же просто деревянная палка с серебряным набалдашником ― такие все благородные господа в Копенгагене с собой носят. С нею вместе ― вот этот мой цилиндр и перчатки. Из них состоит набор вещей, который должен показывать миру, что у нас имеются средства, и мы претендуем на мораль, одобряемую полицией и духовенством. Давай, покажись мне.

В рыбе, которой делишься, сказал Демокрит, не бывает костей.

― Поэтому давай-ка я расскажу тебе историю: может быть, она прольет свет на наше неловкое положение. Жил однажды в Англии разбойник с большой дороги, который для маскировки нацепил большущий парик с косой и в сетке, вроде тех, что выдающийся Сэмюэл Джонсон последним надевал в приличном обществе. Когда на дороге, на которой он, с позволения сказать, работал, появился путник, разбойник возник из-за куста, предложив путнику выбор: кошелек или жизнь. Путник дрогнул перед нацеленным на него пистолетом, а возможно ― и перед париком тоже, и уступил разбойнику лошадь и кошелек.

Разбойник, уезжая, швырнул парик в канаву, где его позже обнаружил пешеход ― и напялил на голову как нежданно свалившийся роскошный убор.

Тем временем ограбленный путник пришел в городок, куда только что прибыл и пешеход со своим нечаянно найденным париком. Путник, заметив его, воззвал к приставу и перед мировым судьей обвинил в разбое на большой дороге. Он под присягой клялся, что узнает этот парик где угодно.

Судья приговорил пешехода к повешению.

А городок был очень маленьким, и судебное разбирательство привлекло огромную толпу, в которой находился и наш разбойник.

― Дурень! крикнул он судье. Ты отправляешь на виселицу невиновного. Слушай, дай мне этот парик, я его надену и скажу: Кошелек или жизнь, ― и этот облыжный обвинитель увидит свою ошибку. Да, да! сказал обвинитель. Именно этот голос я слышал из-под большого парика.

Судья, тем не менее, вынес вердикт, что первое опознание прошло под присягой, перед Богом, и приговор, объявленный именем закона, уже вынесен. И должен быть приведен в исполнение.

Разумеется, тени колыхнулись ― там, между норвежской сосной и лиственницей, вверх и вбок, где должен быть тролль.

Очаровательно, еслли тролль окажется похожим на датского мальчугана, если он перекувыркнется и встанет на голову, крутя ногами в воздухе и заливаясь розовой краской. Или встанет на правую ногу, а левую завернет себе за голову, как цыганские акробаты в день ярмарки.

― Закон, как видишь, непреклонен. Мы создали закон по образу божескому, поэтому ничего человеческого в нем нет. Давай я расскажу тебе о боге. Когда вывел он народ свой из рабства египетского, то повел их в Ханаан, но сорок лет блуждали они по пустыне, где бог кормил их белым пушистым хлебом, он назывался манной, от которого они устали. Поэтому они попросили у него чего-нибудь другого, повкуснее. Вроде перепелов, зажаренных до румяной корочки на вертеле над огнем, политых собственным соком, посоленных и натертых шалфеем. Поэтому бог, который просто-таки вышел из себя от их неблагодарности и алчности, от того, что вкусовую чувственность они поставили впереди справедливого признания его величия и мощи, сказал:

― Так будете ж вкушать, пока из носа у вас не полезет!

И град дохлых перепелок обрушился на них с небес, и весь народ его приправлял и готовил их, и (здесь я цитирую Писание) не успели они выковырять мясо из зубов, как бог наслал смертельную чуму, убившую всех, кто отведал этих перепелок.

― Что ты на это скажешь? Он на молитву так ответил.

Глаза тролля были как у счастливого ребенка, а поэтому в них ничего не читалось, поскольку счастье ребенка ― это то, что всем нам следовало забыть. Это счастье от того, когда выдираешь из часов стрелки, когда швыряешь дедушкины искусственные зубы в огонь, когда воруешь или врешь, когда дергаешь кошку за хвост или разбиваешь китайскую вазу, когда прячешься от родителей так, что они волнуются до полусмерти, когда лупишь по пальцам на ноге лучшего друга молотком. О ребенке с прекрасными волосами, будто из крученого и завитого золота, с большущими голубыми глазами культура говорит: