Миссисипские пираты - [3]

– Что с тобою, Волчок? – спросил он. – Что тебе вздумалось рычать на меня? Не узнаешь, что ли? Не стыдно скалить зубы на меня?

Но собака продолжала ворчать, помахивая в то же время хвостом и как бы желая этим сказать: «Я знаю, что ты друг, но все же не подпущу тебя к этому месту».

– Посмотрите, что это с псом? – сказал Том, обращаясь к Эджворту.

Старик подошел к собаке и увидел у нее между лап череп своего сына. Верное животное понимало, что охраняет драгоценные останки.

– Неужели ты понял, что это принадлежит твоему хозяину, Волчок? Помнишь ли ты его, добрый мой пес? – сказал старик дрогнувшим голосом.

Волчок припал к земле, пристально глядя на Эджворта, и испустил тихий, жалобный вой. Убитый горем отец не выдержал более, он опустился на траву, обвил шею собаки руками и зарыдал. Волчок лизал ему лицо, стараясь положить лапу на его плечо.

– Удивительно! – пробормотал Том, тронутый поведением собаки.

– Узнал своего хозяина… вспомнил… – говорил Эджворт, лаская животное. – Мне это отрадно, добрый мой Волчок.

Он с трудом поднялся на ноги, продолжая гладить собаку. В эту минуту со стороны реки раздался выстрел.

– Это наши! – сказал Эджворт. – Окажите мне услугу, Том, приведите их сюда.

Молодой человек пошел к реке. Старик, оставшись один, опустился на колени перед дубом, столько лет осенявшим останки его сына. Он молился усердно перед вырезанным на дереве крестом, но лишь только заслышал шаги приближавшихся людей, поднялся на ноги и твердой поступью пошел им навстречу, сохраняя спокойный вид.

Том рассказал матросам о том, что случилось, и они молча принялись рыть яму для погребения костей. Завалив останки землей, насыпали над могилой небольшой холмик и также молча воротились к лодке, унося с собой медведя, убитого Томом и Эджвортом.

– Эй! Никак свежее жаркое? – крикнул оставшийся на вахте матрос, человек самой отталкивающей внешности, рябой, с жесткими всклокоченными черными волосами. – Вот спасибо капитану! Самое лучшее, что он сделал до сих пор. Но что ж, плывем дальше? Медлить нечего, вода спадает.

– Еще дело есть, – ответил один матрос.

– Что еще за дело?

– Надо отнести туда кирпичей, чтобы сложить хоть какой-нибудь памятник.

– Вот дураки! Хотят разобрать печку! На чем же мы будем пищу готовить?

– Найдем кирпичи в Винсене, – сказал Том. – Помоги нам.

– Вот еще! Я нанялся быть лоцманом, а не кирпичи таскать! – ответил тот грубо и растянулся на палубе. – Придумали тоже! Хоронить кости, которые сгнили бы и без вас!

Никто из матросов не ответил на непристойную выходку. Каждый из них взвалил себе на плечи кирпичей сколько мог, и через полчаса над могилой убитого охотника возвышался маленький памятник. Потом люди счистили мох, начавший покрывать крест, вырезанный на стволе дерева, и пошли обратно к реке со своим хозяином, который пожал им всем руки, когда они кончили работу, и шел к берегу впереди всех твердой походкой, закинув карабин за спину.

Громадные весла грузного судна пришли в движение, направляя его на середину реки. Когда оно попало «в струю» и плавно тронулось вниз по течению, матросы позволили себе отдохнуть, улеглись на палубе, нежась под лучами солнца, золотившего верхушки деревьев окрест. Эджворт, сидя на корме вместе с Волчком, не сводил грустного взгляда с величественной чащи, закрывавшей могилу его сына, но скоро, на одной из извилин реки, крутой утес заслонил горизонт, и характер пейзажа совершенно изменился: река катила свои стремительные воды уже между каменистыми, высокими берегами.

Глава II Уличные сцены

Хелена, крупный город штата Арканзас, расположенный на правом берегу Миссисипи, походил на театр перед большой премьерой. По случаю выборов здесь наблюдался большой наплыв народа, встречались люди из различных провинций, некоторые в замшевых блузах с разноцветной бахромой, как пионеры прерий[1], другие в менее оригинальных костюмах, но все были возбуждены, что подтверждалось порывистыми жестами и общим неумолчным галдежом.

Основная толпа стояла перед отелем «Юнион»[2], лучшим в городе, и хозяин его, мужчина очень высокий и сухопарый, с всклокоченными волосами, выдающимися скулами, длинным носом и добродушными голубыми глазами, с видимым удовольствием прислушивался к тому, что говорилось перед его крыльцом. В доме у него кипела работа, заботливая хозяйка суетилась, исполняя требования многочисленных посетителей и готовя комнаты для ночлега тем из них, которые жили слишком далеко от города, чтобы успеть воротиться к себе домой в тот же вечер. Ей помогали слуга негр и несколько женщин. Между тем уличные ораторы, под влиянием частой выпивки, приходили во все большее и большее возбуждение, со всех сторон сыпались ругательства и угрозы и, наконец, колебания толпы из стороны в сторону доказали трактирщику, что его надежды сбываются и разговоры вот-вот перейдут в драку.

Прислонившись к косяку двери и засунув руки в карманы, он поглядывал с наслаждением на эту сцену, которую предвидел и которой сердечно желал.

Первый удар был нанесен одним ирландцем, низким, но коренастым малым с рыжими волосами и бородой еще более яркого оттенка. На нем был какой-то смешной нанковый балахон с расстегнутым воротником и засученными рукавами. Но если наружность Патрика О'Тулла была поистине карикатурна, то сам он, по-видимому, совсем не любил шутить. Ему стоило проглотить несколько капель виски, чтобы почувствовать влечение к тому, что он называл «разумным диспутом», и хотя он был вовсе не задиристого нрава, но, тем не менее, никогда не уходил с места, если предвиделась хотя малейшая возможность пустить в ход кулаки.