Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений - [25]

Теперь ты небось думаешь — и зачем ей это надо: толковать про то, что было на уме у мистера Шекспира.

Такое небось мненье у тебя, Читатель, что зря, мол, вообще она взялась тебе описывать, что да как происходило у них в ту ночь на той постели.

И на другой день, на его деньрожденье.

И на другую ночь.

И во все те ночи, и те дни, и неделю целую, которая потом была.

А я вот расскажу, потому что было это не то чтобы обыкновенно.

И в этой самой необыкновенности, в ней как раз и есть вся суть моей истории.

Глава девятая Овчинный кафтанчик

Я мистеру Шекспиру на деньрожденье привезла из Стратфорда подарок.

И вот решила я его распаковать.

Это кафтанчик был, из овечьей кожи, черной и белой, под холодную погоду.

Подарок, возможно, и не по сезону, и вещь не то что модная.

Однако в моем выборе была забота любящей жены, поскольку я не предвидела, чтоб он со мною дома встретил следующую зиму, да и любую зиму, если на то пошло.

А славный был кафтанчик.

Сшит прекрасно.

И саржею подбит.

Я его показала своему супругу.

— И ты своими руками это сделала? — он меня спросил.

А я возьми да и соври.

— Ну да, — говорю. — С деньрожденьем тебя.

Тут мистер Шекспир меня поцеловал.

Потом взял кафтанчик мой, ну и его поцеловал.

Знал ведь, что не по мне дела такие.

Знал, что не швея его жена.

— Примерь, — я ему говорю.

Примерил.

Надел он на себя овчинный мой кафтанчик.

Стоит, улыбается, как дурак, возле постели той громадной.

Только вот улыбался-то он зря.

Я разглядела черные обломанные зубы.

Жидкие волоса свои он начесал вперед, чтобы залысины прикрыть.

— Вот я и волк, — сказал мистер Шекспир. — Волк в овечьей шкуре.

А потом он снял с меня платье, и рубашку мою льняную, и чулки, и уложил он меня на ту кровать, и мы любились.

Глава десятая Любовные утехи

Любовь у нас не очень сладкой вышла.

Я, по совести сказать, не удивилась.

С самого начала, и даже в самый первый тот разок в Уэлфорде, у мельничного пруда, всегда одно воображение, одна мечта все чувства чаровали у мистера Шекспира.

Вкус у супруга моего, как дойдет до главного блюда, оказывался можно сказать, что пресный. Самого смака он не разбирал.

Сахарный-то мой — в кусок вонзиться не умел.

Ну, да ничего, марципанчик мой меня обрюхатил, за милую душу заделал нашу Сусанночку возле того пруда.

Я на четвертом месяце была, когда мы обвенчались.

— О, моя любовь, — он вздыхал, — о, жизнь моя.

— О, жизнь моя, — я вздыхала, — о, моя любовь.

Любовь?

Да ну, уж какая там любовь.

Не мог он просто.

А я не хотела.

Вот и всё.

Супруг мой в трудах любовных всегда был не совсем мужчина.

Все вам выкладываю, как есть.

Как это ни печально.

Бог мне свидетель, наше брачное ложе сроду не было прекрасно.

Ни тебе блаженства, рая и покоя.

Не так, как полагается.

Ах, да и в самый первый тот разок, в длинной траве, под теми сережками, когда сперва он половил форель руками, с нею поигрался, а уж потом принялся за меня, когда, уж кажется, могла бы новизна его зажечь…

Нет, и не зажгла.

Без обиняков вам скажу.

Той форели, известно, в сравнении со мной побольше радости досталось.

Помереть мне на этом месте, если вру.

Не больно он горячим оказался в тот день в Уэлфорде.

Не сильно меня потряс мистер Шекспир, да и тряс не сильно, если на то пошло.

Ха-ха! (Скорей — увы!)

Сама фамилия-то у него — сплошная шутка[51].

Ну, и моя тоже, помните?

Да, любезный мой Читатель, и пришлось мне самой потрудиться, даже главную работу взять на себя.

Чтобы от девственности этой избавиться, будь она неладна.

(Я подарила ему самое дорогое, что только может подарить девушка.)

Ну, ясное дело, волновался он. От ожиданья весь дрожал.

Но потом-то я очень скоро убедилась, что желанье у него всегда было не в соответствии с тем, что получалось.

Ну как бы это объяснить?

Весь жар у мистера Шекспира уходил в пар.

Хотелось сладенького, а не умел куснуть.

Не очень он меня своими трудами ублаготворял.

И теперь, в ту ночь на той постели, в ту ночь перед его тридцатым деньрожденьем, сперва я думала, что все так у нас и получится, как всегда.

Дух бодр, плоть же немощна[52].

Господи Боже, ну прямо цветочек нежный-тонкий.

— Анна? — он закричал в тревоге.

— Да, — я соврала с досадой.

Глава одиннадцатая Клевéты

Теперь пора, по-моему, вам рассказать про те клеветы Джона Лейна.

Почему теперь?

А потому что я так сказала, вот почему.

Моя книга, как напишу, так и будет написано.

Это моя история, ну, конечно, еще история про меня и мистера Шекспира, и вот — играю я нынче утром на клавесине, обычай у меня такой, и вдруг меня как стукнет, что я ведь вам еще не рассказала про клеветы Джона Лейна, а давно уж обещалась, аж в главе восьмой первой части.

Ну вот и хватит вас обещаньями кормить.

А все случилось так. Слушайте меня внимательно.

Джон Лейн, сам он стратфордский, хозяйский сын из Алвестонского поместья, отсюда в двух милях вверх по Эйвону. Лейны эти и Шекспиры друг друга терпеть не могут.

Лучше не спрашивайте, с чего у них пошло, — вражда еще с дедов начиналась.

Джонов дед, Николас Лейн, как Крез богатый был, а однажды хотел судом, из кожи вон лез, содрать с отца мистера Шекспира деньги за одного поросенка.

Мать Джона Лейна, так та, стервь, язык высунет, бывало, и рожи корчит за спиной у миссис Шекспир, едва завидит на базаре эту святую женщину.