Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений - [17]

Но так, чтобы совсем, мой супруг и не избавился от свойства этого — чуть что краснеть, как рак.

Знаете, как говорится:

Кто краснеет, тот стыд имеет.

А все же, по-моему, удивления достойно.

То есть как подумаешь, что мистер Шекспир творил и что мистер Шекспир говорил, как представишь, про что — Сусанна рассказывает — он в пьесах своих писал, да и вообще какой он был стреляный воробей, тертый калач, какой поганец.

И когда подобный человек краснеет от того, что жена задала ему простой вопрос, а весь ли гардероб у него от писания сонетов, — нет, как хотите, а я до сих пор считаю, иначе тут не скажешь — это ну прямо поразительно.

Видывала я, как мистер Шекспир творил даже очень странные дела, когда кровь вот так ударит ему в голову.

От этих вспышек он всякую власть над собой терял.

Бывало, что-нибудь прямо дикое выкинет, чтоб свою эту слабость скрыть.

Раз как-то его мать рассказывала историю про то, как он родился, как трудно ей тогда пришлось, а я вижу: краснеет, краснеет, уж кажется, вот-вот лицо у него лопнет.

Сидит, щеки в ладонях, а Мария все разливается о своих ужасных родах.

Вдруг он как вскочит — и сунул маринованную луковку ей в рот!

Представил, известно, все дело так, будто бы он пошутил, и папаша хохотал, а Мария-то чуть той маринованной луковкой не подавилась!

Другой раз, когда мистер Шекспир покраснел, как рак, вижу: кинулся лицом в кадку с мальвазией, будто бы от вина у него разом снова охолонут щеки.

(Но это уж потом, когда пьянствовали они с папашей.)

А тогда, в Лондоне, когда я его спросила, не весь ли свой модный гардероб он заимел через писание сонетов, и в ответ он ужасно стал краснеть, тогда мистер Шекспир вдруг метнулся от меня в сторону и дико взбрыкнул.

Сперва я подумала: ну, взбрыкнул и взбрыкнул.

Потом разглядела — пинает предмет определенный.

Предмет этот, какой он пнул, была мимохожая дворняга.

Дворняга — смотреть не на что, вся черная, как дымоход, и без хвоста, а носик словно куний.

Как мистер Шекспир пнул ее, она взвилась, давай визжать, а потом плюхнулась прямо в уличную грязь.

Лежит черный песик, задыхается, пасть раззявил.

И ни единого-то зуба, я заметила, у бедненького.

Шкурка вся свалялась.

Потом дворняга эта поднялась, встряхнулась и с лаем затрусила прочь.

Мой супруг стоял и теребил налитые кровью щеки.

— Ты видела? — спрашивает. — Она хотела тебя укусить!

Я на него глянула.

От вспышки лицо у него сделалось, как роза.

— Видела я, — говорю. — Видела, что ты сделал.

Роза, казалось, вот-вот лопнет.

— Свирепый пес, — мой супруг гнул свое, — хотел тебя укусить!

Тут надо объяснить.

Мой муж был не любитель собак.

Глава тринадцатая Собаки

Нет, собак мой мистер Шекспир очень не любил.

Кошек, тех он еще мог терпеть, а мою Египтянку, по-моему, так прямо обожал.

Ну, Египтянка, она, бывало, вскочит к нему на колени, сидит, и даже было замечено, как мой супруг гладит ее по шерстке.

Еще, бывало, эта кошка лежит, свернувшись, у его босых ног, когда он пишет: ей нравилось, как он пальцами стихи свои отстукивал.

А собак мистер Шекспир прямо не переносил.

Они для него были либо псы виляющие[41], либо звери дикие.

Был у собаки хозяин, она, по его понятию, к первому разбору относилась. Всякая бесхозная дворняга сразу относилась ко второму.

Сучьи выблядки — так он всех вместе их честил[42].

У нашей внучки, у Елизаветы, когда была маленькая, был щеночек, вислоухий спаниель.

Краб мы его прозвали — все бочком, бочком, бывало, ходит.

Чтоб потешить Елизавету, в угоду внучке, мистер Шекспир, случалось, и бросит палочку щеночку Крабу.

Но сразу повернется и в дом спешит, покуда Краб не успеет и опомниться, не то что эту палочку ему принесть обратно, — то ли чтоб не гладить, не хвалить потом собаку за ее усердие, то ли чтоб не затрудняться — снова ту же палку кидать.

И это еще самая большая милость, какую мой супруг оказывал собакам.

Елизаветин спаниель, щеночек Краб, — единственный был пес, которого он хоть прикидывался, будто бы любит.

Глава четырнадцатая Моя улыбка

Все это взяв в соображение, и вспышку эту, и ненависть его к собакам, я не могу сказать, что очень удивилась, когда мистер Шекспир пнул ту дворнягу на Грейшез-стрит.

Насчет свирепости этого пса я решила лучше уж не спорить со своим супругом.

Зато тебе, любезный мой Читатель, могу сказать, что, вздумай тот пес меня куснуть, очень несладко бы пришлось его беззубым деснам.

— Так как же? — снова спрашиваю у мистера Шекспира.

— Что — как же? — ему непонятно.

— Весь свой гардероб ты заработал писанием сонетов?

Румянец расползался.

Спустился к шее мистера Шекспира, дополз до кадыка.

Расползся вширь, к ушам.

Он ведь лопоухий был.

И эти уши вспыхнули огнем.

Будто бы все лицо он крапивой обстрекал.

Хитрые глаза мистера Шекспира забегали туда-сюда по улице.

Он смотрел сразу повсюду, никуда, на что-то, ни на что, лишь бы не встретить мой откровенный взгляд.

Он кусал ногти.

— Ну, можно сказать, — признался наконец. — Пожалуй.

Мистер Шекспир сплюнул.

Видно, горьки ему ногти показались.

Мистер Шекспир сказал:

— Но я писал сонеты не ради одежды.

— Ну да, ну да, — говорю. — Ясное дело.

Мистер Шекспир сказал:

— Я получал одежду за сонеты, только и всего.