Миссионер - [48]

Аполлон проводил его слегка насмешливым взглядом и посмотрел в сторону чана. Катя рассеянно оглядывалась по сторонам в окружении своей постоянной свиты. Подняла голову, и их глаза встретились. И хотя между ними было порядочное расстояние, но каждый из них увидел в глазах другого страстный призыв, зов любви.

Катя поднялась к себе, сделала анализы проб, записала результаты. Посидела некоторое время за столом, в задумчивости подперев ладонями подбородок. Затем прошла к кушетке, опустилась на неё, снова взгляд её упёрся в лежащий у изголовья сложенный халат. Женщина в ней проснулась с такой силой, что она просто испугалась. Испугалась, что, если не найдётся выход её страсти, она просто сойдёт с ума. Аполлон явился толчком, той искрой, которая зажгла в ней этот сжигающий всё на своём пути огонь. И теперь всякий, приблизившийся к этому огню на опасное расстояние, а тем более подбросивший в него даже самую тоненькую веточку, рисковал в него попасть. Не зря, как видно, кто-то выдумал присказку "Любовь – солома, сердце – жар, одна минута – и пожар".

Как самое желанное видение в двери возник Аполлон.

Катя бросилась ему навстречу, уловила его ответный порыв. Они успели только коснуться друг друга губами, как сквозь оставшуюся приоткрытой дверь послышались тяжёлые шаги по железным ступенькам лестницы.

Не отрывая друг от друга пылающих страстью взглядов, несчастные влюблённые отстранились, ещё раз нежно коснувшись друг друга горячим дыханием.

– У нас есть полчаса, – прошептал Аполлон.

– Здесь нам не дадут покоя, – ещё тише, с едва уловимой ноткой раздражения, прошептала она.

Внезапно лицо девушки озарилось, и она быстро, с заговорщическим видом, прошептала:

– Посреди ночи никто не моется… Баня свободна…

Аполлон только успел согласно кивнуть своей забинтованной головой – весь дверной проём заняла могучая фигура Пети.

– А, это ты Петенька, – приветливо улыбнулась Катя.

Она знала о тайном Петином воздыхании. Это наивному Пете, наверное, казалось, что его любовь – это только его любовь. На самом же деле она была у всех как на ладони, и каждый считал своим долгом лишний раз подковырнуть Петю одной и той же затёртой шуткой, но каждым выраженной по-своему. Но сама Катя была очень доброй, очень участливой, совестливой девушкой, она над Петей не издевалась, была с ним всегда приветливой и терпимой. И Петя, чувствуя к себе такое отношение с её стороны, никогда не позволял, со своей стороны, даже никаких намёков на то поведение, которое он демонстрировал в клубе, гоняясь за шальными девчатами. А Катя, в свою очередь, знала, что при желании может свить из Пети любую верёвку, стоит ей только заикнуться: хоть тончайшую капроновую нитку, хоть корабельный канат.

Петя радостно заулыбался и произнёс свою универсальную фразу, которая могла означать что угодно, судя по обстановке и интонации, с которой она произносилась:

– И-най.

На этот раз она, очевидно, означала: "Да, это я".

И он счёл своим долгом пояснить:

– И-най, и-най.

Это и дураку было ясно, как божий день: "Вот, шёл мимо, да и решил заглянуть".

И добавил, восхищённо указывая рукой на пышную Катину грудь под распахнутым халатом:

– И-най, и-най и-тай!

Это уже школа Аполлона – Петя был весьма прилежным учеником во всём: "Какая на тебе сегодня, Катя, красивая кофточка!".

– Спасибо, Петенька, – поблагодарила Катя за комплимент и чмокнула Петю в щеку.

Петя просиял от такого проявления внимания и любви любимой девушки.

– Ну, я пошёл, – сказал Аполлон, забыв даже отпустить безобидную шпильку в адрес сияющего Пети, и уже с порога многозначительно посмотрев в глаза Кате.

Как мы уже знаем, заводской душ, или, как все его называли, баня, находился в каком-то десятке метров от верхней, загрузочной, площадки разварников, а заодно, и дробилок, рядом с дверью, ведущей к хозяйству Пети – мойке.

Баня эта была единственным местом, где население посёлка могло помыться под горячим душем. Работники смен мылись, конечно, в любое время, когда хотели, обычно после смены. Для остальных были установлены специальные, так называемые банные, дни. Кто был связан с производством, безошибочно определял, чуть ли не по дыму из заводской трубы, когда работает "аппарат". А раз "аппарат" работает, значит, есть горячая вода, значит, можно сходить помыться в баню. Жители посёлка, не связанные трудовой деятельностью с заводом, могли приобрести в его конторе копеечный талончик на помывку.

Ну, по ночам, конечно, нормальные люди обычно спят, и баня в это время пустовала. Иногда туда забредал какой-нибудь работник смены облегчить по быстрому мочевой пузырь или же, наоборот, выпить принесенной с собой в колбе из-под электрической лампочки бражки – от начальственных глаз подальше. Хоть завод и назывался спиртзаводом, но к самому спирту доступ, естественно, имело только начальство, и то, конечно, неофициально. Ну, а те, кто работал по сменам, навёрстывал своё за счёт бражки. Кто сам гонит самогон, тот знает, что бражка – это полуфабрикат, без которого не обходится производство его, родимого. Градусов в бражке хоть и не столько, сколько в готовом продукте, но достаточно для поднятия настроения, вкус бывает тоже приятный, кому-то она нравится даже больше, чем, скажем, коньяк. Как говорится, о вкусах не спорят, тем более, на спиртзаводе.