Миссионер - [31]

Внутри Аполлона, как гладиаторы, с переменным успехом боролись благоразумие и страсть. "А-а-а, петтинг – тоже секс. И не самый худший", – сделала решающий удар страсть. Худосочное в данном вопросе благоразумие оказалось на лопатках и окорочках. Мощная любвеобильная натура Аполлона не могла, конечно, отступить из-за такого пустяка, как прикушенный член. Прикушенный – не откушенный! Вполне благоразумный аргумент.

– Я вам что-то хочу сказать на ушко, – Аполлон вплотную придвинулся к девушке.

– Что? – то ли с наигранным, то ли с неподдельным интересом – трудно было понять – спросила она.

– Это секрет, только на ушко. И только вам. Вас как зовут?

– Таня.

Девушка с откровением и, как ему показалось, с пониманием посмотрела прямо ему в глаза, если, конечно, могла разглядеть их, эти самые глаза, за зеркальными стёклами.

– А вас как звать? – спросила в свою очередь она.

– Аполлон.

Таня прыснула:

– Правда, что ль?

– Правда. А что тут смешного? – слегка смутился Аполлон.

– Ну, не знаю… А вы что, тоже тогда с неба свалились?

Аполлон в изумлении отстранился:

– Это почему же?

– Ну, Аполлон – это ж американская ракета, – со снисходительной улыбкой пояснила Таня.

– А-а-а, точно, – Аполлон расслабленно улыбнулся.

Таня уже более доверительно посмотрела на Аполлона:

– Ну, какой там у вас секрет?.. Аполлон…

– Только на ушко.

– На ушко, на ушко, – Таня улыбнулась и, повернув ангельскую головку, изящным движением руки отбросила назад пшеничные пышные волосы, оголяя маленькое точёное ушко.

Сняв очки, Аполлон приблизил к нему губы и нежно-нежно, как только мог, прошептал:

– Таня, вы просто прелесть!

Коснулся бархатистой раковины губами, осторожно, едва касаясь, лизнул языком мочку.

Таня слегка отстранилась и замерла. Затаив дыхание, она ждала следующего шага. Вот оно, то чЩдное мгновение, которого, может быть, не стСят все последующие сексуальные изыски и кульбиты вместе взятые.

Аполлон ещё раз нежно лизнул мочку, завёл язык с обратной стороны раковины, провёл самым кончиком языка за ушком, там, где начинается шея, медленно втянул влажными губами мочку в рот. Рукой нашарил руку девушки, лежащую у неё на бедре, погладил тонкие пальчики, пропустил между ними свои пальцы, легонько, испытующе сжал. Таня ответила слабым пожатием. Началась игра пальцев.

А тем временем язык Аполлона не переставал блуждать в поисках всё новых и новых открытий. Таня медленно поворачивала голову навстречу неиссякаемому источнику нежности. Губы Аполлона уже скользили по шелковистой щеке, приближаясь к полуоткрытому влажному, зовущему рту, через который из самой глубины души вместе с прерывистым дыханием уже вырывался еле уловимый стон.

– Ты прелесть, Таня… Танюша… Танечка… – с придыханием перечислял Аполлон уменьшительно-ласкательные производные, которым он в своё время при изучении языка уделял специальное повышенное внимание.

Танюша под таким напором скопившейся в Аполлоне нежности окончательно сомлела. Аполлон поймал, наконец, своими губами её пухлые, сочные губки, впился в них, и сразу почувствовал, как кончик Таниного языка заскользил по его языку, всё дальше и дальше, всё усиливая и уплотняя плотский контакт.

Если не считать кратковременного, столь дурацки прерванного приключения в поезде, Аполлон уже больше недели не касался женщин, а русских – так вообще ещё никогда не касался, поэтому желание его было непреоборимым. Рука Аполлона медленно сползла с Таниной руки на бедро, и ещё медленней – два шага вперёд, один назад – стала продвигаться всё выше и выше, всё глубже и глубже под юбчонку. Таня вздрогнула, откинулась на спину, увлекая за собой присосавшегося Аполлона, и Аполлон ощутил, как горячая материя Таниных трусиков, вминаемая его пальцами, увлажнилась. Накрыв влажную упругую выпуклость ладонью, Аполлон ещё некоторое время помял её, наслаждаясь встречными движениями Таниного тела и чувствуя, как раздвигаются её ноги, приглашая для дальнейших действий. Приглашение это было незамедлительно принято – отодвигая пальцами материю в сторону, рука Аполлона проникла под неё, и начался увлекательный поиск в спутавшихся густых шелковистых волосках. Каким-то боковым сознанием Аполлон отметил – в который уже раз, – что эта, скрытая в обычных условиях с глаз людских, поросль у блондинок мягче, чем у брюнеток, не говоря уж о кудряшках негритянок.

Аполлон прошёлся рукой по лобку, то взъерошивая, то приглаживая волоски, нежно помассировал его. Раздвигая крайними пальцами растительность, медленно заскользил книзу, пока средний палец не нащупал малюсенький, ещё вялый, но уже начинающий наливаться соком желания, бутончик клитора.

Аполлон лежал возле Тани на боку в глубоком кайфе и в не менее глубоком страдании, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не коснуться девушки своим ноющим от боли, но, тем не менее, изнывающим от страсти и гудящим от напряжения, покалеченным отростком. И за что только господь посылает такие мучения?!

Свободной рукой несчастный любовник расстегнул блузку попутчицы и выпростал из бюстгальтера маленькие упругие бугорки. Тут же поймал один из торчащих, куполообразных розовых сосков губами. Таня чувственно постанывала. Аполлону нравились любые проявления женской страсти, будь то плач, смех, стон, крик, даже гробовое молчание, лишь бы в этих проявлениях чувствовались желание, наслаждение и благодарность…