Мисс Равенел уходит к северянам - [13]

Но не один лишь пуританизм виной, что новобостонцы столь чопорны и необщительны. Город разбит на великое множество групп и кружков, замкнутых и взаимоотталкивающихся. Со стародавних времен и без каких-либо споров почетное место на верхушке социальной пирамиды отведено в Новом Бостоне президенту и профессорам Уинслоуского университета, их семействам, а равно тем избранным гражданам, которые к ним приближены. Университет начинал свою жизнь как богословское прежде всего учреждение, профессора его были священниками, и в пуританской общине было вполне естественным окружать их особым почетом; к тому же сто лет назад университетский профессор с годовым жалованьем в тысячу долларов был сущим Крезом; во всем городе не отыскать было и десятка торговцев или ушедших на покой толстосумов с подобным доходом. Добавим к тому, что наука взывает к почтению, и образованный человек издавна и по нынешний день пользуется авторитетом у большинства просвещенных американцев.

Прискорбная особенность этого райского круга — отсутствие серафимов (если мы обозначим так молодых джентльменов). Профессорские сынки, за вычетом тех немногих, кто целиком посвящает себя науке и занимает отцовскую кафедру, уезжают из Нового Бостона искать пообширнее поле для приложения своих сил; профессорским дочкам, с юных лет обрученным с наукой, даже в голову не приходит станцевать или пойти на прогулку (а тем более породниться) с потомками лавочников, шкиперов и фабрикантов, а потому и единственные кавалеры на приемах у «верхних пяти сотен» — это хилые и безусые студенты старшего курса.

С того самого вечера, когда Колберн познакомился с Равенелами, он поставил своей целью добиться, чтобы они не скучали в его родном Новом Бостоне. Распространяя везде, где мог, славу об их благородстве и мученичестве, он внушил к ним симпатию как всем своим родичам, так и многим друзьям; правда, в те дни патриотического подъема это было нетрудной задачей. Вскоре к изгнанникам зачастили первые гости, и они получили самые лестные приглашения. Доктор Равенел, человек бывалый и светский, с видимым удовольствием принимал эти знаки общественного внимания. Если в душе он и не одобрял полностью новобостонцев, столь отличных по культуре и манере себя вести от общества, в котором сформировался он сам, то, во всяком случае, он хотел показать, что доволен знакомством с ними. Популярность доктора на званых обедах и на вечерних conversazione[19] приобрела размеры, невиданные доселе в этом городе геометрических правил и пуританских воззрений. Если не посчитать их выездов за пределы Нового Бостона и новоанглийских штатов, вдаль через океан или к югу от линии Мэзона-Диксона, никогда еще эти солидные бюргеры-тяжелодумы не встречали такого приветливого и веселого, безгранично внимательного и беспечно общительного пятидесятилетнего джентльмена, как Равенел. Стоило поглядеть, как Равенела знакомили с кем-либо из почтенных столпов Уинслоуского университета, человеком ученым, как правило, но при этом застенчивым, необщительным и решительно неспособным выказать ни своих чувств, ни своих мнений; и как этот заледенелый до мозга костей истукан оживал от рукопожатия своего южного друга, а тропически жаркая улыбка доктора Равенела словно рождала отблеск на скованном морозом челе. Для унылого книжника, проведшего день в общении с древнееврейскими фолиантами и освеженного разве одной лишь прогулкой после обеда по дорожкам новобостонского кладбища, знакомство с доктором Равенелом было подобно пинте доброго хереса. Встречались, правда, такие, кто пугался доктора Равенела, находил подозрительным и учтивость его, и обаяние. Разве красноречие не может таить само по себе яда, подобно тому как благоуханный луизианский воздух скрывает злые миазмы?

— Я лично считаю его крайне опасным. Он, если задумает, причинит нам много вреда, — заявила одна из тех строгих высоконравственных дам, которых я с детства привык почитать и бояться. Тонкогубая, узкогрудая, с вытянутым лицом, страдающая от чахотки и несварения желудка, угловатая в каждом движении, лишенная даже малейших следов изящества, она служила печальным примером того, как уродует новоанглийский климат божественный облик женщины. Таковы, к сожалению, многие наши новобостонские дамы в том среднем возрасте, который в иных широтах знаменует физический и моральный расцвет женской натуры. Даже улыбка ее была скорбной, почти что болезненной, как спазматическая улыбка младенца, страдающего от желудочной колики.

— Много вреда… если задумает?.. Какого, скажите, вреда? — спросил ее Колберн, в которого была пущена эта стрела.

— Не знаю пока, каковы его верования, — заявила неумолимая дама. — Если он еретик, то может смутить и увлечь за собой не одну юную душу. Он слишком приятен и внушает мне подозрения… Не успокоюсь, пока не узнаю наверное, что он добродетелен.

— Экая несправедливость, — вскипел мистер Колберн. — Осуждать человека за то, что он обаятелен! Если принять ваш аргумент, миссис Рагглс, и начать восхищаться людьми за противоположные качества, у нас в Новом Бостоне очень много найдется кого почитать.