Мисс Черити - [34]
Макдафф.
Он сплюнул, будто ему хотелось поскорее очистить рот от произнесенного имени.
У него не было дочери?
Две. Одна кр-расивая, одна нет. Кр-расивая — Эмили. Мой-то пар-рень на нее заглядывался.
А как звали вашего сына?
Джор-рдж… Эмили больно кр-р-расивая ур-родилась, не для местных. Джор-рджу не досталась. Никому не досталась. Утопла. Говор-рят.
Пора возвращаться. Мы слишком далеко заехали, Дункан.
На выезде из Килликранки я заметила огромный особняк с покосившейся крышей и почерневшими стенами. Дункан проследил мой взгляд.
Сгор-рел.
А чей был дом?
Нотар-риуса из Пер-рта, он пр-риезжал пор-рыбачить. Да уж, пор-рыбачил… Финч. Энгус Финч.
И Дункан снова сплюнул.
Он сгорел при пожаре?
Как и все, мо хр-ри. Сгор-реть сгорел, а так там и живет. Пугают им детей. Ц-ц-ц, ц-ц-ц, Несси!
Когда дорожный указатель на Килликранки остался позади, мы как будто пересекли невидимую границу. Я вздохнула с облегчением, и Дункан кивнул, словно соглашаясь.
13
В июле к нам в Питлохри приехало множество гостей. Папа был непривычно словоохотлив. Тем летом он пригласил приятелей, с которыми зимой проводил время в клубе. Папа, как я уже говорила, был ярым приверженцем рыбалки на мушку. Его друзья, такие же любители рыбалки на мушку, посвящали разговорам о рыбалке на мушку все свободное от рыбалки на мушку время. Но летом 1884 года папой завладела еще одна страсть: фотография. Мистер Саммерхилл (муж дамы, которая обращала папуасов в христианство, продавая нам вышитые носовые платки) всюду возил с собой принадлежности для фотографирования. Большие аппараты в черных чехлах, фильтры, штативы, коробки со стеклянными пластинами и впечатляющий набор химических реактивов. Папа немедленно во все это влюбился. Ему пришлись по душе эти громоздкие устройства, выверенные движения и скрупулезность процесса. Для каждого снимка требовалось открыть аппарат, вставить стеклянную светочувствительную пластину, закрыть, сфотографировать, снова открыть аппарат, вынуть пластину. Папа получал огромное удовольствие, заставляя нас подолгу позировать для портретов, на которых мы выходили унылыми и раздраженными. В то же время папа страдал: во время рыбалки он жалел, что не фотографирует, а когда фотографировал, жалел, что не рыбачит. В день, когда он фотографировал рыбалку на мушку, он ликовал как мужчина, которому удалось подружить жену и любовницу.
На протяжении первых шестнадцати лет моей жизни папины друзья не представляли для меня ни малейшего интереса. Но тем летом в Шотландии я решила за ними понаблюдать и прислушаться к ним. Вскоре выяснилось, что некоторые даже отличали меня от мебели и порой удостаивали беседой. Так, не покидая детской, я вышла в свет. Следует отметить, что мисс Дин, миссис Саммерхилл и девицы Гардинер разговаривали со мной как с больной, кисло улыбаясь. По всей видимости, моя привычка декламировать про себя Шекспира сослужила мне дурную службу: они решили, что я глуповата. Вскоре я придумала еще одно захватывающее занятие для чаепитий. Я запоминала разговоры, а потом, оставшись одна, записывала их в блокнот кодом столь секретным, что потом у самой не получалось его разобрать. Теперь, когда я вижу на странице записи вроде «мсД2смпт? рвм вн 2пл? Гс», я не могу сказать, идет ли речь о ревматизме мисс Дин или же о внешней политике мистера Гладстоуна. Зато такое времяпрепровождение очень меня занимало. Думаю, мне просто безумно хотелось писать, но я не знала о чем. В моей жизни ничего не случалось, но главное — я еще не умела выражать свои чувства; душа и разум словно договорились идти разными путями. Возможно, мамины подруги, считавшие меня глуповатой, были недалеки от истины.
Все лето Дункан радовал меня, изводя родителей. Как он сообщил нам в начале, он «отвечать за лавка». Стоило папе оставить фотографии на письменном столе, Дункан, в соответствии с обязанностями, настежь открывал окна, чтобы проветрить комнату. Когда промокшая до нитки мама возвращалась с прогулки в надежде согреться перед большим камином, выяснялось, что Дункан предусмотрительно погасил последний тлеющий в пепле уголек. Если родители устраивали праздничный обед, Дункан подавал гостям хаггис (то есть бараний желудок, фаршированный порубленными сердцем и печенкой с овсянкой и луком). Пройти испытание хаггисом могли только уроженцы Шотландии. Помимо прочего, Дункан упрямо практиковался под окнами в игре на волынке в часы маминого послеобеденного сна. Мне же Дункан подарил черного ягненка, которого я кормила из детского рожка и нарекла Чернышом. А еще Дункан однажды притащил мне жуткого ворона с чудовищным клювом, который так и норовил этим клювом долбануть кого-нибудь в руку или в глаз.
Добр-ряк. Себе на уме.
То же самое я думала о Дункане.
Каждый год примерно в это время мы устраивали пикник на двадцать с лишним персон. Дункан порекомендовал берег реки Таммел. Дамы устроились на пятачке травы, а мужчины отправились ловить форель, чтобы нагулять аппетит. Папа, стоя в рыбацких сапогах прямо в потоке речной воды, королевским жестом закидывал удочку.
