Мишкина каша - [21]

Я спрашивал многих своих знакомых, смеялись бы они, увидев упавшего на улице человека. Ответ был один: «Нет, не смеялись бы, потому что человек мог сломать ногу». Все почему-то говорили про ногу, только одна знакомая рассказала, как однажды, живя на даче, она полезла на чердак, чтобы развесить бельё для просушки, и в результате скатилась с лестницы.

— Самое интересное, — сказала она, — что в тот момент (то есть когда падала с лестницы) меня сверлила одна-единственная мысль: как бы меня не увидали хозяева. Я ужасно боялась, что они станут смеяться.

— Над чем же тут смеяться? — удивился я.

— Да как же, — говорит, — качусь, понимаете, со страшным шумом и грохотом, а за мной ещё железный таз и пустое ведро по ступенькам скачут.

— Но вы ведь могли сломать себе ногу!

— Что ногу! И шею могла свернуть.

— Ну и что ж тут смешного?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Всегда ведь смеются, когда кто-нибудь падает.

Эта мысль, видимо, настолько прочно засела в сознании бедной женщины, что даже в такой ответственный момент, как падение с лестницы, не могла выскочить из головы. Нет сомнения, что подобная мысль могла угнездиться в сознании лишь в результате какой-то жизненной практики.

— Значит, вы тоже смеялись бы, случись это с кем-нибудь другим? — спросил я свою знакомую.

— Что вы! Что вы! — замахала она руками. — Я же человек воспитанный. Я-то знаю, что в таких случаях неприлично смеяться.

Этот ответ навёл меня на некоторые размышления. Я подумал, что одно дело — рассуждать о смешном теоретически, а другое — смеяться практически. Каждый скажет, что он не станет смеяться в том или ином случае, так как знаком с правилами приличного поведения, а случись при нём что-либо вроде вышеописанного полёта с лестницы, он первый же и расхохочется. В результате всех глубокомысленных размышлений я пришёл к выводу, что на вопрос, как обстоит дело со смехом в действительности, ответ может дать лишь сама действительность, в то время как все наши суждения об этом предмете, осложнённые разными побочными соображениями, зачастую могут быть необъективными, а следовательно, и неверными.

Придя к такой мысли, я перестал задавать вопросы знакомым, а вместо этого решил, находясь на улице, наблюдать над случайно упавшими людьми (если подвернётся случай, конечно), с тем чтобы выяснить, будут ли смеяться прохожие.

Случай, действительно, в скорости подвернулся.

Однажды мне трудно было перейти улицу на перекрёстке. Дело было в Москве на Арбатской площади. Только я было ступил на мостовую, как из-за угла выскочил автомобиль. Я инстинктивно прибавил шаг, чтоб успеть перебежать дорогу, но шофёр (не знаю, из озорства или чтоб успеть проскочить у меня перед носом) тоже прибавил скорость. Я увидел, что если буду бежать вперёд, то угожу прямёхонько под машину, и тут же решил повернуть назад, но с разгона не мог совершить крутой поворот и некоторое время удирал от машины вдоль мостовой, причём споткнулся и чуть не упал. В тот же момент я услышал, как сзади кто-то тоненько рассмеялся.

Выскочив чуть ли не из-под самых колёс машины и повернув к тротуару, я увидел, что смеялись две маленькие девчонки, стоявшие впереди толпы пешеходов, пропускавших перед собой поток транспорта. Заметив, что я гляжу на них, а глядел я, наверно, довольно сердито, девочки перестали смеяться и только потихоньку фыркали, отворачиваясь в сторону. Видно, никак не могли успокоиться, вспоминая, какой у меня был вид, когда я, согнувшись в три погибели, с тяжёлым портфелем в руках и съехавшей на глаза шляпой задавал стрекача от машины. Правда, я не упал, но был недалёк от этого, так как споткнулся и чуть не зарылся, как говорят, носом в землю.

Справедливость требует отметить, что из взрослых людей никто не смеялся. Многие испуганно поглядывали на меня, а одна гражданка, когда я встретился с нею взглядом, даже как-то сочувственно покачала головой.

Другой случай произошёл в школе.

Один мой знакомый поэт уговорил меня пойти с ним на литературный утренник в школу, где он должен был провести встречу с учащимися младших классов. Встреча происходила в большом зрительном зале с эстрадой. И вот, как всегда в таких случаях делается, после того как поэт рассказал о своей работе и прочитал стихи, к нему из зала направился маленький ученик (конечно, заранее подученный взрослыми), чтобы выразить поэту благодарность за его выступление. Для того чтобы взойти на эстраду, маленькому оратору необходимо было подняться по небольшой лестничке в четыре ступеньки. Три ступенечки он беспрепятственно одолел, но на четвёртой споткнулся и, вытянув вперёд руки, брякнулся плашмя на эстраду прямо к ногам поэта. Весь зал так и грохнул. Смеялись все: и мальчики, и девочки, и маленькие, и те, что постарше.

Не знаю, смеялись бы вполне взрослые люди на своём вполне взрослом собрании при обсуждении какого-нибудь важного вопроса, если бы какой-нибудь вполне взрослый оратор, поднимаясь по ступенькам на трибуну, вот так вдруг споткнулся и растянулся во весь рост на трибуне. Этого я, повторяю, не знаю, но зато твёрдо знаю, что дети смеялись с большой охотой. Впоследствии очень просто могло оказаться, что бедный мальчонка сломал себе руку, ногу, повредил нос или что-нибудь ещё; все могли сожалеть, что так необдуманно посмеялись над ним, но самого смеха-то уж никак нельзя было бы зачеркнуть.