Мишкина каша - [20]

Если прав Ч. Дарвин, утверждая, что в результате естественного отбора организм приобретает безусловно полезные признаки, то есть те признаки, в которых у него есть потребность, то несомненно, что появление способности внешне выражать эмоцию радости, или, попросту говоря, смеяться, было полезно для первобытного человека. С тех пор как это произошло, члены первобытного коллектива уже делили между собой не только горе, но и радость, отчего, надо думать, лучше понимали друг друга, больше сочувствовали друг другу, становились друг к другу добрей, а следовательно, сплочённее и сильней в своей тяжёлой борьбе за существование.

2. Смеётесь ли вы над упавшим человеком?

Если мы иногда смеёмся просто от радости, то зачастую смех возникает у нас и без какой-либо видимой причины радоваться (так, во всяком случае, может показаться на первый взгляд). Разве не приходится нам то и дело смеяться над проявлением чьей-либо глупости, трусости, скупости, нерешительности или рассеянности? Мы можем посмеяться и над чьим-нибудь промахом, ошибкой, неловкостью и т. д., а казалось бы, чему нам здесь радоваться?

Необходимо тут же отметить, что не всё для всех одинаково смешно. То, что одним может показаться очень смешным, другие могут найти не смешным вовсе. Часто мы и сами затруднимся сказать, будем ли мы смеяться в том или ином случае. В книге профессора Д. Тимофеева «Основы теории литературы» я прочитал: «Если больной человек, с трудом передвигающийся, поскользнётся и упадёт в лужу, то это вызовет только наше сочувствие, потому что мы видели раньше, что его положение не избавляет его от такой опасности. Но если это произойдёт с человеком, выдающим себя за ловкого спортсмена, мы рассмеёмся… Если бы упавший спортсмен сломал себе ногу, мы бы уже не засмеялись: положение его было бы опасно, и смех был бы неуместен».

Казалось бы, зачем нам смеяться над упавшим человеком, даже если он и не сломал себе ногу. Если же в этом случае смеяться всё-таки надо, то как узнать, произошла у упавшего спортсмена поломка ноги или не произошла? Ведь определить это на глаз очень трудно. Может быть, в таком случае следовало бы подойти к упавшему и спросить, не сломал ли он себе ногу, и только после этого начинать смеяться? Боюсь, однако, что, пока выяснялся бы этот вопрос, охота смеяться у нас пропала бы. Ведь смех — реакция очень непосредственная. Случись у нас на глазах что-нибудь смешное, мы тут же засмеёмся. Если же начнём откладывать наш смех на потом, то, пожалуй, и вовсе не станем смеяться. К тому же такой запоздалый смех тоже может оказаться несколько преждевременным.

Один мой знакомый упал на улице, поскользнувшись на льду, и, не почувствовав никакой боли, отправился на работу. Только на следующее утро он обратил внимание на то, что нога у него побаливает и даже слегка распухла выше колена. Заподозрив неладное, он отправился в поликлинику, где ему просветили ногу рентгеном и обнаружили довольно большую трещину в берцовой кости. Пришлось ему после этого два месяца проваляться в постели.

Этот случай, как и масса других, которые могла бы привести медицинская практика, доказывает, что вообще невозможно сразу сказать, сломал человек ногу или не сломал. Если даже он и не сломал ногу, то, может быть, сломал руку или ребро, свернул позвоночник, может быть, кость у него сломалась не полностью, а только треснула, может быть, случилось сотрясение мозга, какое-нибудь кровоизлияние, что-нибудь внутри лопнуло… Всё это вещи не очень весёлые, хотя тоже могут обнаружиться не сразу, а некоторое время спустя.

Рассуждая подобным образом, я пришёл к выводу, что над упавшими людьми вообще не надо смеяться независимо от того, старый человек упал или молодой, больной или здоровый, спортсмен или не спортсмен.

Мои теоретические выводы оказались, однако в противоречии с печатными высказываниями многих авторитетов. Так, например, в курсе эстетики, написанном профессором Л. Саккети, я прочитал: «Кому не случалось смеяться над падением людей на катке или на скользких тротуарах, при полном сознании, что мы сами едва ли с честью выдержим испытание нашей ловкости при подобных обстоятельствах. Смешно и другим, и самому себе, когда случается упасть, несмотря на отчаянные усилия сохранить равновесие…»

Это написано вполне серьёзным профессором, отнюдь не расположенным к шуткам, и у нас нет основания ему не верить. К тому же в дальнейшем профессор высказывает уже известную нам мысль, что смешно это только в том случае, когда падение обходится без серьёзных ушибов.

Понятно, что, ушибшись серьёзно, к примеру сказать, о тротуар головой, смешно (по крайней мере, самому себе) вовсе не будет. Непонятно только опять же, почему будет смешно, если дело обошлось без серьёзных ушибов.

Известный французский философ Анри Бергсон в своей книге «Смех» пишет: «Человек, бегущий по улице, спотыкается и падает — прохожие смеются. Над ним, мне думается, не смеялись бы, если бы можно было предположить, что ему вдруг пришла фантазия сесть на землю».

Мне же, однако, почему-то думается, что смеялись бы именно в том случае, если бы кому-нибудь пришла фантазия усесться посреди улицы, хотя бы для того, чтоб собраться с мыслями, попросту отдохнуть или сосчитать оставшиеся после покупок деньги. Это, по крайней мере, могло бы обойтись без увечий, в то время как, споткнувшись на бегу, человек мог переломать кости или расшибить лоб.