Мишка, Серёга и я - [25]
— Нет, — поразмыслив, сказал я. — Не подойдет. Я разозлюсь, и мы поссоримся. У меня очень вспыльчивый характер.
— Ишь какой хитрый! — сказал Серёга. — А ты не обижайся. Мы тебя будем обижать, а ты не обижайся. Это ведь нелегкое дело — перевоспитаться, друг мой. Тут законная тренировка нужна.
— Об этом я не подумал, — честно сказал я. — Правильно.
— Не бойся, мы тебя не зря будем обижать, — сказал Мишка. — Мы будем говорить только правду. Неприятную. Сможешь?
— Конечно, смогу, — гордо сказал я. — Начинайте.
Мы остановились возле ворот нашего дома. Я незаметно усмехнулся, потому что решил читать про себя стихи, пока Мишка с Серёгой будут говорить про меня неприятности. Но они молчали.
— Ничего в голову не лезет, — засмеявшись, сказал Серёга. — Трудно так, по заказу.
— Не мешай ты! — сердито сказал Мишка. — Гарик, я начинаю.
— Начинай, — решительно сказал я и стал читать про себя: «О подвигах, о доблести, о славе я забывал…»
— Слушай, — сказал Мишка, — я не верю, что ты дрался с Перцем.
Я похолодел. Стихи моментально вылетели у меня из головы.
— Ты же сам видел, — запинаясь, сказал я.
— Ну видел. Я сегодня целый день думал. Странно, что ты мог побить Перца. Да еще трех парней.
— Я же в бешенстве был! — с отчаянием крикнул я.
— Во-первых, так не годится, — мягко сказал Мишка. — Ты обижаешься. А потом, вот Серёга часто дерется. И я иногда. Разве бывает, чтобы ни синяка, ни царапины? — И он машинально потрогал пластырь под глазом.
— Верно, — задумчиво сказал Серёга. — Как это мне в голову не пришло?
— Что вы ко мне пристали! — чуть не плача, крикнул я. — Человек первый раз в жизни героизм проявил, а вы смеетесь. Вы просто циники, вот что!
Серёга сейчас же вспыхнул:
— Что ты сказал?
— Ничего, — ответил я, немного струсив.
— За такие слова можешь свободно заработать.
— Серёга, — недовольно сказал Мишка. — Так ничего не получится. Дело делаем или дурака валяем?
— А чего он про циников? — огрызнулся Серёга. — Я циников давил, давлю и давить буду. Ты знаешь, что такое циник?
— Ты не циник, а шут гороховый. С тобой каши не сваришь. Мы Гарика перевоспитываем или что? Он тебе подъезды мыть помогал? А как ему помочь, ты дурака валяешь!
— Чего ты меня вашей помощью попрекаешь? И без вас обойдусь.
— Да не попрекаю я тебя, дурак!
— Сам дурак! Живешь у отца за пазухой.
Мишка грозно посмотрел на Серёгу и, не сказав ни слова, быстро пошел прочь. Проводив его взглядом, Серёга сплюнул и пошел в другую сторону.
Меня охватил панический ужас. Трудно даже себе представить, что произойдет, если ребята узнают правду об истории с Перцем! В классе меня засмеют. Из комсомола исключат (вполне могут исключить за вранье). Родители тоже никогда не простят мне, что солгал. Может быть, даже выгонят меня из дома.
Я останусь один, всеми презираемый и никому не нужный.
Все это может произойти очень просто. Стоит Мишке с Серёгой где-нибудь в углу поприжать Перца, и он, конечно, выдаст меня.
Только один человек может меня спасти — Марасан! Я отдал бы все, что у меня есть: книги, старый офицерский кортик, который подарили мне в прошлом году, шахматы, вечное перо — все, решительно все я отдал бы, лишь бы Марасан оказался дома. Правда, я побаивался заходить в его квартиру. Если бы отец Марасана, наш управдом, увидел меня, он сейчас же рассказал бы об этом маме.
Но другого выхода у меня не было.
При свете тусклой лампочки я рассмотрел, что Марасановым нужно звонить три раза. Мне долго не открывали. Потом за дверью послышались шаги. Я боялся, что они будут грузные, медленные. Но шаги были молодые, упругие. Я с радостью догадался, что это Марасан.
Он был в нижней рубашке с засученными рукавами и в шароварах. Приоткрыв дверь, он удивленно посмотрел на меня и весело сказал:
— Гарька? Вот здорово! Заходи.
— Нет, нет! — ответил я торопливо. — Выйди на минуточку. — И кое-как объяснил ему, в чем дело.
— Худо, Гарька, — выслушав меня, задумчиво сказал Марасан. — Надо было тебе фонари наставить. Пожалел я тебя. Тьфу ты, черт!
— Лучше бы ты мне все лицо разбил! — сказал я дрожащим голосом. — Меня из комсомола могут исключить.
— Очень свободно. За обман общественного мнения. Ну, в общем, погоди. Я за пиджачком сбегаю. Холодно.
Пока Марасана не было, я успел подумать, что он не вернется и бросит меня на произвол судьбы. Больше того, он сам скажет Перцу, чтобы тот во всем признался. Завтра же меня исключат из школы. Я боялся, что за это время поседею. Увидев мои посеребренные виски, мама сразу же обо всем догадается. Я уже не верил, что спасение возможно.
На всякий случай я дал себе слово, что, если на этот раз грозу пронесет мимо, я больше не буду врать никогда, никогда, никогда.
Марасан вернулся минуты через три. Он был в пиджаке и шею закутал шарфом. От него сильно пахло чесноком. Даже при тусклом свете лампочки было заметно, как у него блестят глаза. Он с аппетитом закурил и сказал мне:
— Гарька, с тебя пол-литра. Не пугайся, я же знаю, что у тебя денег нет… Мы вот что сделаем. Я Перца отправлю в научную командировку. Недельки на три.
— Как же ты его отправишь? — неуверенно спросил я.
— Если Марасан берется, будь спокоен. Перец хотел махнуть к тетке в деревню. Я его отговорил. А теперь переговорю обратно.
