Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии - [9]

Я рассказал Фуко, что Майкл — лингвист и уже в совершенстве овладел десятью языками и их наречиями. Они тогда начали разговаривать по-французски. А поскольку я плохо понимаю этот язык на слух, то добавил, что Майкл также пианист и композитор.

Фуко наклонился вперед на заднем сиденье, где он сам настоял сидеть, с горящими от восторга глазами.

— Здорово, — сказал он Майклу. — Я люблю музыку и надеюсь услышать что-то из ваших сочинений. Вы знакомы с творчеством Пьера Булеза? Он мой очень близкий друг.

— Ничего себе, — сказали мы в унисон.

Я рассказал о прекрасной статье о Булезе в журнале «Нью-Йоркер», написанной Питером Хейвортом, критиком «Лондон Обсервер». Фуко не читал ее. Я поведал ему, что Хейворт назвал композиции Булеза величайшей революцией в музыке двадцатого столетия. Я также добавил, что, по словам Штокхаузена, Булез был единственным композитором, с кем он мог разговаривать.

— Я знаю Булеза уже тысячу лет, — сказал Фуко, — и недавно договорился, что он будет работать в Коллеж де Франс. Не в самом, правда, а в новом Институте исследования современной музыки, который находится около Парижа. Это получилось непросто, поскольку впервые преподавателю Коллеж де Франс разрешили учить студентов вне его стен. Но наш директор согласился с моей идеей, и Булез очень хотел прекратить дирижерскую деятельность, вернуться в Париже и преподавать. По-моему, я сделал хорошее дело.

— Вы много слушаете музыку, Мишель? — спросил Майкл.

— Я долго не слушал ничего, — посетовал Фуко. — Но снова осознал важность музыки, и способен слушать ее внимательно. Я не делал почти ничего иного последние три года.

— Какого рода музыку вы предпочитаете? Классическую? Современную?

— Да! — сказал он.

— Вы слушаете поп- и рок-музыку? — продолжил Майкл.

— Нет. Но я хотел бы сказать, что она оказывает большое влияние на людей во всем мире, особенно тексты, — заметил Фуко. Майкл же заявил, что у него не хватает времени на всю приличную классическую музыку, поэтому он не может тратить ее на популярную. Я вклинился в их разговор и сказал, что поп-музыка хорошо подходит для танцев, но в остальном слишком монотонная.

— Однако она тоже имеет право на жизнь, — заметил я в заключение.

По дороге мы набросали наши планы на следующие несколько дней. Фуко не принял только предложение познакомиться с ночной жизнью Западного Голливуда. По его словам, ему этого с лихвой хватило в Сан-Франциско. Мы свернули с автострады и через несколько минут оказались у нашего бунгало, которое как бы парило над шоссе 66 и при включенном наружном освещении напоминало прогулочное судно, плывущее по морю тумана. Справа от нас скалистые горы Сан-Габриэль вздымались к небесам, едва заметные в белой пелене, также, словно одеялом, прикрывавшей заросли чапарреля, широкой полосой тянувшиеся от нашего дома к подножью горы Маунт Балди.

С Фуко

— О-ля-ля, — воскликнул Фуко, войдя в дом.

— Très beau, merveilleuse![2] — сказал он, окинув взглядом рисунки Майкла и мои фотографии на стенах. Наша псина выскочила сзади из кухни, чтобы поприветствовать его.

— Я люблю собак! — сказал он, дав мне понять, что я не должен оттаскивать ее. Он почесал ей живот, который она всегда демонстрировала своим поклонникам, продолжая осматривать нашу большую гостиную.

— Скади — норвежский элкхаунд, — объяснил я. — У вас есть собака?

— Нет, трудно держать собаку в Париже, но моя мать живет в сельской местности, и у нее есть одна. Я получаю удовольствие от общения с ней.

— Давайте я отнесу ваши вещи в комнату с водяной кроватью? — предложил Майкл.

— Просто покажите, где бы вы хотели, чтобы я положил их, — сказал Фуко. — Я сам справлюсь.

— Вы когда-нибудь спали на водяной кровати? — поинтересовался Майкл.

— Никогда.

— Тогда вам надо попробовать, пока вы здесь, — предложил я. — У нее даже есть вибратор под матрасом. В Южной Калифорнии можно быстро стать сибаритом.

— Но мы не только развлекаемся на водяной кровати, — сказал Майкл. — Мы также занимаемся на ней йогой.

Я напомнил Фуко, что мой друг спрашивал его о йоге в Ирвайне.

— Ах, да. Так это был Майкл, действительно? Я очень спешил. Все происходило как в тумане.

— Если вы не занимаетесь йогой, как вам удается оставаться в столь хорошей форме? — спросил Майкл.

— Я делаю гимнастику, — ответил Фуко.

— Мы могли бы научить вас йоге, пока вы здесь, — сказал я ему.

— С удовольствием, — ответил он.

Я сделал подборку фотографий по хатха-йоге. Фуко просмотрел их внимательно и, показывая на самую трудную позу, где надо стоять на руках с ногами над головой, спросил с такой широкой улыбкой, что обнажились его белые зубы:

— Вы умеете делать ее?

— Еще нет, — признался я. — Но я хочу научиться.

— Я заметил книгу «Дао дэ цзин» на столе в гостиной, — продолжил Фуко. — Вы интересуетесь даосизмом?

— Да, уже несколько лет, — ответил я. — Пытаюсь следовать этой философии жизни. Помимо прочего, разве в основе «пути» Дао не лежит та же самая энергия ци, которую Вильгельм Райх называл «оргоном»? Вы изучали его труды, Мишель? Вы читали последние работы Райха, такие как «Биопатия рака»?

— Я уделял ему не так много времени, — ответил он. — По-моему, осилил только одну его книгу.