Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии - [10]

— Надеюсь, вы обязательно прочтете «Всеобъемлющее совмещение», — сказал я и почувствовал себя немного глупо, поскольку указывал Фуко, что ему надо читать. — Эксперименты Райха убедили меня. Я даже чувствую поток оргона, когда занимаюсь йогой или сексом. Во Франции занимаются йогой и читают Лао-цзы?

— Ни то, ни другое! Европа в этом плане отстает от Калифорнии. У меня такое впечатление, как будто ваш штат откололся от материка и дрейфует в направлении Азии. После приезда сюда я начал понимать, почему живущие здесь люди, находясь за границей, предпочитают говорить, что они из Калифорнии, а не из Америки. Никто из жителей Пенсильвании не скажет: «Я из Пенсильвании». Калифорния и Америка не одно и то же.

— Это правда, — согласился я. — До приезда сюда я жил на юге и на востоке. Эти регионы находятся в плену своего статуса и традиций. Но здесь, в Южной Калифорнии, меня потрясло, как люди, особенно молодежь вроде Майка и его друзей, живут без прошлого, почти без семьи, по крайней мере в традиционном смысле, детерриторизированные в понимании Делёза, но сохраняют глубокое уважение к окружающим горам, океану и пустыне.

— Да, — сказал Фуко, улыбаясь. — Здорово, не правда ли? По-вашему, вы смогли бы перебраться назад на восток?

— Честно говоря, нет.

— Другие говорили мне то же самое. Лео Берcани, мой коллега из Беркли, сказал, что он не смог бы на самом деле уехать из Калифорнии.

Когда мы отправились к хлопотавшему на кухне Майклу, Фуко задержался в столовой, чтобы посмотреть гербарий. И тогда он не проявил ни малейшего интереса к книгам и произведениям искусства, которые я специально оставил на виду с целью привлечь его внимание.

ПОКА ФУКО сидел в гостиной, мы с Майклом накрывали на стол.

— Вы пробовали «Текила санрайз»? — поинтересовался Майкл.

— Нет, но с удовольствием выпил бы один, — ответил наш гость.

— Он очень крепкий, — предупредил его Майкл.

— Я не против крепких напитков, — заявил Фуко с заговорщицкой миной. — В Северной Африке они очень крепкие, но, честно говоря, я отдаю предпочтение «Кровавой Мэри». Вы покажете мне, как делать «Текила санрайз»?

Фуко спросил об этом, когда пришел на кухню, и пока они с Майклом готовили коктейли, я начал носить закуски в гостиную. И снова Фуко, не желавший оставаться в роли стороннего наблюдателя, предложил свою помощь.

— «Текила санрайз» изумительный, слегка экзотический, а лед с солью — прекрасная идея, — сказал он, прежде чем второй раз приложился к своему бокалу и опустошил его до дна. Он взял несколько кусочков сыра «Бурсен» и несколько кружочков колбасы и истребил их с наслаждением, но ничего более. Он всегда мало ел.

— Не хотите покурить марихуаны? Один из студентов Симеона дал нам косяк, который мы предлагаем вам разделить с нами, — сказал Майкл.

— Да, я охотно присоединюсь, — подтвердил Фуко.

— Вам приходилось курить траву раньше? — поинтересовался я.

— Я уже не один год курю ее, и особенно много делал это, когда находился в Северной Африке, у них там прекрасный гашиш.

— И вы курите траву в Париже? — спросил я.

— Его там очень трудно купить, но я курю гашиш, когда мне удается его достать. Хотя мы прилично запаслись им недавно, спасибо Ноаму Хомскому.

— И как это произошло? — спросил я.

— Я появился с Хомским на телевидении в Амстердаме, и после шоу спонсоры программы поинтересовались, какое вознаграждение мне хотелось бы получить. Я сказал им, что меня устроило бы немного гашиша, и они с радостью выполнили мое желание и не поскупились при этом. Мои студенты и я называем его гашишем Хомского, не потому что он имел какое-то отношение к нему, а поскольку стал причиной для его получения.

— Какое впечатление произвел на вас Хомский? — спросил я.

— Очень приятный человек. У нас было не так много времени для разговоров. И модератор сделал очень большую глупость. Он хотел от нас что-то вроде дебатов. Поэтому описал Хомского как американского либерала, даже анархиста, а меня как марксиста. Полная чушь. Я же не марксист, а такие ярлыки смехотворны, особенно применительно к Хомскому и ко мне. В действительности же у нас получилась приятная дискуссия.

— Я однажды встречался с Хомским, — сказал я, — когда он общался с небольшой группой из нас в общежитии Гарвардского университета в разгар антивоенного движения в шестидесятые. Он мне показался невероятно честным, напористым и умным, когда говорил о безумии разрушать страну под предлогом ее спасения. Вам не кажется, что Хомский изменил наше понимание языка действительно революционным образом?

— Конечно. В реальности же он подарил нам теорию коммуникации. В этом его достижение. Хомского прежде всего интересует коммуникация.

— А у вас не возникло проблем, когда вы везли его гашиш во Францию?

— Нет.

— И вы курите его с вашими студентами?

— Да, часто после моей лекции мы идем куда- нибудь, где делаем это и много смеемся.

— Вы слышали что-нибудь из музыки Жана Барраке? — спросил Фуко Майкла, резко поменяв тему разговора.

— Нет, но мне известно, что он известный французский композитор, — ответил тот.

— Я переработал несколько стихотворений Ницше для него, и он использовал их для песенного цикла, получившего название «Séquence»