Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии - [20]

Мишель и Майкл сели бок о бок на гранитный парапет. Дюны, казалось, поднимались и опускались в зависимости от того, брал ли голос Элизабет Шварцкопф более высокие или более низкие ноты. Венера появилась над пиком Телескоп и в полумраке сверкала подобно факелу. Скоро ее окружил хоровод из звезд. К тому моменту, когда прозвучали заключительные слова последней песни «Все в мире большом замолчало / В величье вечерней зари / Возможно, странник усталый / Лик смерти в том часе узрит?»[7], мы пребывали в состоянии невероятной душевной гармонии, недостижимом в нормальных условиях.

— Музыка — наша теология, — сказал Фуко тихо.

— Мишель, — спросил Майкл, — не хотите холодного лимонада?

— Нет, — ответил Фуко решительно. — Я не хочу, чтобы хоть что-то встало между мной и зельем, и всем прочим. Ничто не должно повлиять на чистоту эксперимента.

Затем он повернулся ко мне и спросил шутливым тоном:

— Симеон, зачем вы употребляете такую гадость?

— Но это химия совсем другого рода, — ответил я. Мне показалось, что я сказал глупость, и, как бы пытаясь получить утешение, я подвинулся ближе к Майклу. Мишель, который прилег на бок, опершись одним локтем на ограждение, напомнил мне «Спящую цыганку» Руссо. Он как бы предлагал нам не обращать на него внимания.

— Мишель, — спросил я, — в вашей жизни было какое-то особое событие, типа того, что произошло с Руссо на пути в Венсен, со святым Павлом, когда он направлялся в Дамаск, или даже с Буддой под деревом Бодхи, поспособствовавшее возникновению у вас революционных взглядов, которые определяют направление вашего творчества?

— Да! — ответил он. — Когда я поступил в Высшую нормальную школу, ее директору захотелось узнать, есть ли во мне что-то необычное. Когда я проинформировал его о моей гомосексуальности, он просто пришел в ужас и сказал, что такое поведение ненормальное и неприемлемое для репутации его учебного заведения. А затем он изолировал меня от других, якобы для моей собственной пользы, и сказал, что меня надо исправить и что мной должны заниматься все подряд: врачи, учителя, психологи, психиатры и так далее. В тот момент я мгновенно осознал, как работает система. Я понял главный принцип нашего общества: все под одну гребенку.

— Вы успели влюбиться в какого-нибудь мужчину к тому времени?

— Впервые это произошло со мной, когда мне было шестнадцать лет. С тех пор я всегда двигался от любви к знанию и к истине.

Когда Майкл вернулся к машине, чтобы принести еще катушек с записями, Фуко заметил:

— Он просто чудо. Настоящий волшебник. У него все время находится, чем нас заворожить.

МЫ ЗАМОЛЧАЛИ, чтобы послушать «Пение отроков» Штокхаузена. Забриски-Пойнт заполнили детские голоса, перемешанные со звуками электронных инструментов. Далее последовали «Контакты». Глиссандо взмывали вверх и отражались от звезд, ослепительно сиявших над нашими головами. Фуко повернулся к Майклу и сказал, что сейчас он впервые понял, каких высот достиг Штокхаузен.

Я лег на спину, смотрел вверх и почувствовал, как картинка начала расплываться у меня перед глазами. Гул и жужжание заполнили мой слух, все сверкало надо мной. Я подумал: «Уорхол, Уорхол». Звезды приняли форму огромных елочных украшений и, выстроившись в ряд, начали медленно и грациозно двигаться по безлунному небосводу. Невероятное спокойствие охватило меня. Я знал, что эликсир позволит мне увидеть весь спектр каждой звезды. Яркие разноцветные лучи расходились в разные стороны от них и, смешиваясь между собой, превращали пространство надо мной в россыпь всевозможных красок.

Я повернулся к Мишелю и сказал дрожащим голосом:

— Вот она вселенная во всей красе, величественное шествие прекрасных безделушек, вечное зрелище. При таком восприятии все остальное кажется хорошей шуткой.

Фуко улыбнулся и посмотрел вверх.

— Небо раскололось, словно стеклянный купол, — сказал он, — и звезды теперь дождем падают на нас. Я знаю, что такого не может быть, но это факт.

— По-вашему, могло бы все человечество принять такое же зелье и испытать примерно то же самое, что мы этой ночью? — спросил я.

— Хотелось бы верить, — ответил Фуко мечтательно.

— Как вы думаете, никто в прошлом не проводил эксперименты подобные нашему сегодняшнему? В любом случае ведь Джон Аллегро доказал, что начиная с шумеров и до наших дней многие общества использовали красный мухомор, который является одной из разновидностей эликсира.

Фуко снова уверил меня, что мы действуем иначе и что никто ранее не устраивал ничего такого.

— Дюшан считал, — сказал я, — что после сильных переживаний галюциногенные грибы и растения подобного рода надо использовать столь же осторожно, как ликеры.

— До меня наконец дошел смысл книги Лаури «У подножия вулкана», — заявил Фуко. — Мескаль консула играл роль наркотика и изменял его восприятие действительности подобно галлюциногену. Единственное, с чем я могу сравнить наш опыт, что касается ранее происходившего в моей жизни, так это с сексом с незнакомцем. Контакт с абсолютно чужим телом, вызывает такой же эмоциональный подъем, как я испытываю сейчас.

Он встал на ноги и отошел на несколько ярдов в сторону, чтобы лечь вдоль ограждения.