Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии - [19]

— Нет, — ответил он уверенно. — Никогда ранее в истории никто не видел ее в таком обличии, как она теперь предстала перед нами.

После того как мы еще немного побродили по горам, Майкл дал знак, что пора возвращаться.

— Уезжать! — воскликнул Фуко удивленно. — Как мы можем покинуть такую красоту? Что мешает нам не остаться здесь? Я не могу представить себе более прекрасного места.

В конце концов, Майкл уговорил его. Мы спустились вниз по извивавшейся змеей тропинке, окруженной величавыми валунами, напоминавшими скульптуры Генри Мура. Я обернулся назад, чтобы посмотреть, как чувствовал себя Мишель. Он медленно плелся, касаясь руками шершавой поверхности камней. Я громко процитировал слова Гераклита: «Куче мусора, наудачу высыпанного, подобен самый прекрасный космос!» Он улыбнулся. Добравшись до парковочной площадки, мы все не удержались и, обернувшись, долго смотрели назад на восхитительный пейзаж, чьи краски уже начали меркнуть под воздействием сумерек.

Забриски-Пойнт

Мы медленно ехали по Артистс-драйв, и у меня создалось впечатление, словно я оказался в гроте с картины Леонардо «Мадонна в скалах». Все стало ясным и понятным. Мои ощущения обострились неимоверно, разум уподобился многофункциональному прибору. Я мог говорить, думать, желать, слышать, видеть, мечтать одновременно, мне открылись самые потаенные уголки памяти, недоступные обычно. Я чувствовал себя совершенством, невообразимый восторг охватил меня.

Миновав пустынные горы целыми и невредимыми и добравшись до шоссе 178, мы с облегчением перевели дух и, остановившись на какое-то мгновение, постарались насытить легкие прохладным воздухом, дувшим со стороны солончаков, а потом повернули направо и поехали на север. Сидевший за рулем Майкл особо не гнал, позволив нам насладиться видом горы Машрум.

Мы проехали Золотой каньон, стены которого местами блестели в лучах заходящего солнца, а слева от нас осталось Девилс-Голф-Корс, большое соляное месторождение, на спутниковых снимках напоминающее покрытый льдом город. Наша дорога шла вдоль впадины Бэдуотер, глубина которой в каком-то месте достигает триста футов ниже уровня моря, что делает его самой низкой точкой Северной Америки. Видневшиеся далеко впереди разноцветные горы выглядели особенно эффектно на фоне слегка светящих и бегущих по небу облаков.

Наблюдая за их движением, я вспомнил картины Гогена и сказал об этом, а потом добавил:

— Как Арто мог так презирать его и называть художником призраков, когда сравнивал с Ван Гогом?

— Ах, Арто был ужасным снобом, — ответил Фуко. — Ван Гог только входил в моду, когда он написал эту статью, и Арто хотел опередить всех других.

— Все либо модерн, либо декоративное искусство, — пробубнил Майкл философски.

— Ты имеешь в виду, с преобладанием либо естественных, либо геометрических форм, — прокомментировал я его слова. Потом мое внимание привлекли фантастические лица, нарисованные тенями на «фасадах» гор. Я вспомнил вступительную сцену фильма «Зардоз» с плавающей в воздухе головой, стилизованной под голову сфинкса и выполненной в манере Магритта.

Не смотревший его Фуко сказал:

— Одна из моих самых любимых картин этого художника «Замок в Пиренеях». Я видел ее оригинал в Нью-Йорке в апартаментах одного адвоката. У него есть еще несколько шедевров Магритта. Было просто замечательно увидеть все эти картины в одном месте.

— Я только недавно прочитал вашу небольшую книгу о нем, — сказал я. — Меня удивило, что вы считаете Кандинского и Клее двумя движущими силами современного искусства. Для меня это скорее Пикассо и Дюшан. Но благодаря вашей книге я увидел Магритта в новом свете.

— Он очень интересует меня. Я получил несколько любопытных писем от него, — продолжил Фуко. — Их содержание оказалось настолько невнятным и туманным, что я даже не могу со всей уверенностью сказать, понял ли их. Он там заявил, что художников можно разделить на две группы: тех, которые достигают «сходства», и тех, которые рисуют «нечто напоминающее» оригинал. По его мнению, Западное искусство нацелено на первое. Однако Магритт относил себя ко второй группе, считая, что лучше рисовать впечатление, чем внешний образ.

Мы достигли шоссе 190 и, повернув направо, пронеслись мимо гостиницы Фернес-Крик, а немного спустя достигли места, носящего название Забриски-Пойнт. У меня сразу дрожь пробежала по телу при мысли, что впереди нас ждет крутой подъем, единственный путь к маленькой круглой парковке, откуда расположенное ниже море песчаников представало во всей красе. Мы медленно подъехали к самому ограждению площадки, по форме напоминавшей летающую тарелку, и осторожно вылезли из машины, как если бы в качестве исследователей приземлились на неизведанную планету.

МЫ БЫЛИ ОДНИ. Перед нами безжизненное пространство. Бело-голубое небо над хребтом Панаминт медленно темнело, и только высохшие соляные озера по-прежнему блестели по ту сторону горы Мэнли-Бикон, которая считается такой же визитной карточкой Забриски-Пойнт, как Парфенон для Акрополя.

Мы все втроем встали перед низкой стеной, отделявшей нас от бездны, дно которой покрывала паутина из связанных между собой каньонов. Майкл прихватил с собой магнитофон и предложил нам выбрать между «Гимном» Штокхаузена и «Четырьмя последними песнями» Рихарда Штрауса. Фуко без колебаний назвал второе.