Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии - [14]

— Нет. Фактически я никогда не встречался с ним. Это дело рук Дэвида Купера. Коллега и друг Лэйнга, он договаривался об издании моих работ на английском языке.

— А откуда Купер узнал о «Истории безумия в классическую эпоху»?

— И ему, и Лэйнгу очень нравилось творчество Сартра. Купер продолжил интенсивно читать французские труды по философии и психологии. Он наткнулся на мою книгу в Париже и в результате спросил меня, не возражаю ли я, если он опубликует ее на английском. Я согласился, и это положило начало нашей дружбе.

— Вы по-прежнему видитесь с Купером?

— Он живет в Париже сейчас и заходил ко мне пообедать вскоре после приезда. На него жалко было смотреть, таким несчастным он выглядел. Он не работает больше с Лэйнгом, прочитал лекцию в Париже не так давно и думал, что я не посетил ее. Насколько я понял из его причитаний, Лэйнг вернулся к классической теории психологии и забросил работу, которую они писали вместе.

— Мне действительно понравилось название английской версии вашей книги «Les mots et les choses»[5]. Но почему они изменили его?

— Если верить им, на английском уже существовало несколько известных трудов с названием «Слова и вещи». Честно говоря, мне больше нравилось «Порядок вещей», как они и назвали ее. И я даже хотел, чтобы она называлась так на французском, но возникло мнение, что тогда это звучало бы как название книги по биологии о классификации видов.

Впереди показалась впечатляющая четырехуровневая дорожная развязка. Фуко прокомментировал состояние атмосферы, имея в виду смог, сказав, что воздух в Париже был плохим, но не шел ни в какое сравнение с нашим.

НЕМНОГО ПОМОЛЧАВ, я спросил Фуко, какое впечатление оставил у него тот год, когда он преподавал в университете Венсена, насколько я знал, считавшегося самым левым филиалом Парижского университета.

— Я ненавижу его, — сказал он. — Вся структура (что касается отбора студентов и так далее) была сложной и непродуманной. Потом там было много девиц. Меня тяготило чтение крошечных рефератов, особый академический ритуал, который для меня невыносим. Я испытал огромное облегчение, убравшись оттуда.

Я поделился моим собственным разочарованием относительно традиционной системы обучения. Я рассказал Фуко, сколь неуютно себя чувствую, работая в объединении колледжей, где господствует менталитет в стиле Рональда Рейгана и где меня тошнит от религиозности. Я объяснил, что мне даже стыдно получать федеральное финансирование своей программы по направлению «Европейские исследования» при нынешней администрации.

— Я очень хорошо понимаю ваши эмоции, — сказал он. — А также то, что при всем недовольстве системой финансирования образования, существующей в нашем обществе, вы не пытаетесь бороться с ней. Меня самого резко критиковали французские левые за то, что я преподаю в финансируемом государством Коллеж де Франс и стараюсь получать деньги и работу для студентов. Но что еще я могу сделать? Им тоже надо зарабатывать на хлеб.

— Вы голосуете, Мишель?

— Да, и левые критиковали меня за это тоже. Я голосовал за Миттерана, и некоторые из них заявили, что я не должен тратить время на электоральную политику, им нужна революция. Я спросил их тогда: «Вы действительно хотите ее?»

— Я понимаю, о чем вы говорите. Вас не удивляет, сколь сильно главы государств и чиновники Западных стран похожи друг на друга. Разве это не выглядит удручающе?

— Да, я тоже заметил сходство.

— Я много рассказывал моему брату Дэвиду, он юрист, о ваших работах, и возлагаю большие надежды на него и всех других студентов, знакомых с вашими идеями, касающимися реформирования наших институтов, — сказал я.

— Реформирования? — выпалил Фуко удивленно. Он произнес это с таким презрением, что мне стало не по себе. Позднее Фуко прислал мне свой авторский экземпляр «Надзирать и наказывать», который я заключил в рамку, символизировавшую маленькую тюрьму, главным образом, чтобы позабавить его. Только тогда я понял, как «дисциплинарное общество» (так Фуко называл современную Западную цивилизацию) постоянно обновляется за счет «реформирования». Оно само родилось в конце восемнадцатого столетия как раз в результате злонамеренных реформ. И под видом модернизации пенитенциарной системы оно действительно создало тюрьму нового типа, гораздо более ужасную и контрпродуктивную, чем все существовавшее ранее.

Я болтал без умолку, но в конце концов решил дать передышку нашему гостю и прервал допрос, сказав, что пришло время для «наказания помолчать», использовав фразу Хайдеггера. Фуко сразу узнал ее и явно с облегчением перевел дух, услышав ее от меня. Я же всем своим видом и тоном постарался показать, что для меня настоящая мука безмолвствовать в его присутствии. Слишком уж многое мне хотелось узнать от него и о нем.

МНЕ ПОНАДОБИЛОСЬ не так много времени, чтобы разрушить наше взаимопонимание.

— Вы помните ваши сны, Мишель? — спросил я, надеясь перевести разговор на его книгу об интерпретациях сновидений.

— Нет, это выше моих сил, — вздохнул он. — Я пробую запомнить их, но, стоит мне проснуться, и через пять минут они улетучиваются из моей памяти. А вы помните ваши, Симеон?