— Но болото непроходимо, — возразил Данкен. — Все уверяли нас в один голос…
— Тем не менее его можно перейти.
— Откуда ты знаешь?
— Мне поведал водяной, сварливый такой тип, который почему-то пожалел меня. Если идти осторожно, все будет в порядке. Там достаточно ориентиров.
— Однако ты не был на болоте невесть сколько лет! Ориентиры могли исчезнуть…
— Острова не исчезают.
— Разве? Они запросто могут быть затоплены.
— Те острова, о которых я говорю, — это остатки древнего кряжа, то бишь вершины холмов. Уж они-то никуда не денутся. Между ними тянутся под водой, от одного к другому, каменные гребни, по которым вам и следует идти. Только по ним, не сворачивая ни вправо ни влево.
— Там глубоко?
— Местами мне по шею, но не глубже.
— И что, так до противоположного берега?
— Совершенно верно, милорд. Правда, иногда попадаются ямы…
— Ты помнишь, где?
— Память меня еще ни разу не подводила.
— Покажешь дорогу?
— Досточтимый сэр, — произнес Царап, — я перед вами в неоплатном долгу. Я охотно соглашусь быть вашим проводником, хотя отдаю себе отчет в том, насколько ничтожна моя благодарность. Но примете ли вы мои услуги?
— Разумеется, примем. Раз события разворачиваются таким образом…
— Каким?
— По слухам, Орда движется вдоль западного берега болота. Будем надеяться, она продолжит движение в избранном направлении, то есть на север. Тогда мы пропустим ее, воспользуемся твоей помощью и перейдем болото.
— Сэр…
— Да?
— Ближе к тому краю болота расположен огромный остров, больше всех остальных. Его стерегут драконы.
— Почему именно драконы?
— Потому, — ответил демон, — что это Остров печали. Обитель мировой скорби.
Сопровождаемый демоном, Данкен вернулся к костру. Диана, Мэг и баньши сидели чуть в сторонке. Эндрю растянулся на земле у огня, накрылся овечьей шкурой и, судя по храпу, погрузился в сон. На коленях у Дианы лежал кусок черного бархата.
— Смотрите, что получила Диана, — хихикнула Мэг. — Покажи им, девочка, что тебе подарил Шнырки.
Данкен перевел взгляд на Диану. Та улыбнулась, глаза ее сверкнули в свете костра. Она осторожно развернула бархат, и блики пламени отразились от длинного лезвия, а самоцветы на рукояти заискрились мириадами огоньков.
— Я сказала ему, что не могу принять такой роскошный подарок, — проговорила Диана, — но он настоял на своем.
— Гоблины хранили этот клинок как святыню, — подала голос Нэн. — Не думали не гадали, что однажды он попадет в человеческие руки. — Баньши передернула плечами. — С другой стороны, ни гоблину, ни кому другому из нас в одиночку его даже не поднять.
Данкен опустился перед Дианой на колени и протянул руку к мечу.
— Можно? — спросил он.
Диана кивнула. Юноша провел пальцами по лезвию — чуть ли не благоговейно, как будто притронулся к великой драгоценности.
— Данкен, — позвала тихо Диана, — Данкен, мне страшно.
— Страшно?
— Да, я боюсь меча. Шнырки не сказал мне, кому он принадлежал…
— Значит, так и надо, — отозвался Данкен, подобрал бархат и вновь обернул клинок. — Воздух сырой, ночь холодная, а с таким оружием следует обращаться бережно. — Он повернулся к Мэг — Матушка, я хочу тебя кое о чем спросить. Ты как-то на днях рассказывала нам о плаче по миру. Нельзя ли поподробнее?
— Я рассказала все, что знала, милорд.
— Ты упомянула, что на свете несколько подобных мест. Насколько я понял, ты считаешь, что одно из них как раз на болоте?
— Так мне говорили.
— А кто плачет?
— Женщины, милорд. Кому еще плакать, как не им? Разве у них мало поводов оплакивать судьбу?
— Их никак не называют?
— Не знаю, милорд, — произнесла Мэг после некоторого раздумья. — Лично я никогда не слышала, чтобы их как-то называли.
— А ты? — справился Данкен у Нэн. — Может, то не женщины, а баньши?
— Нет, — возразила Нэн. — Баньши нет дела до всего мира. Мы оплакиваем лишь тех, кто сильнее всего в том нуждается.
— Тогда вам тем более пристало оплакивать весь белый свет, который задыхается под бременем несчастий.
— Может быть, — согласилась Нэн, — но мы плачем дома, в обжитых уголках — о женщинах, что остались без мужей, о голодных детях, о нищих стариках и тех, кого забрала смерть. Нам просто некогда плакать обо всех. Мы садимся на крыши убогих хибар, негодуем на тех, кто причинил зло, горюем…
— Понятно, понятно, — перебил Данкен. — Иными словами, о мировой скорби тебе ничего не известно?
— Только то, о чем уже сказала ведьма. Позади Данкена послышался шорох.
— О какой такой скорби речь? — осведомился подошедший Шнырки.
— Демон утверждает, что на болоте кто-то плачет, — ответил Данкен, повернувшись лицом к гоблину.
— Он прав, — заявил Шнырки. — Я и сам частенько слышал. Однако с какой стати вас это заинтересовало?
— Царап сказал мне, что знает путь через болото.
— Что-то мне сомнительно, — пробубнил гоблин, состроив гримасу. — Всегда считалось, что болото непроходимо.
— Считалось или известно наверняка?
— Какой дурак рискнет проверять на собственном опыте? Вы как хотите, а у нас таких глупцов не водится.
— Что ж, — хмыкнул Данкен, — тогда полюбуйся на меня. Я попробую перейти болото.
— Вы погибнете.
— Какая разница, как погибать? Путь к реке преграждают Злыдни. Выходит, остается болото.
