Он с усилием встал с койки и протянул руку со скрюченными артритом или какой-то другой болезнью пальцами.
— Благодарю тебя, — сказал он. — Да поможет тебе Господь.
— А вы будете сегодня вечером?
— Сегодня вечером?
— Ну да, когда здешние горожане потащат меня вешать. Или тут принято сжигать у столба?
Лицо старика скривилось, как от удара.
— Ты не должен так думать. Не может…
— Но ведь они сожгли факторию. И хотели убить торговца, да не успели.
— Они не должны были этого делать, — сказал отец Фланаган. — Я говорил им об этом. Мне известно, что в этом принимали участие и люди из моей паствы. Правда, кроме них там были еще и многие другие. Но от моей паствы я этого не ожидал. Многие годы я читал им проповеди, чтобы отвратить их именно от такого шага.
Блэйн взял руку священника. Искалеченные пальцы ответили теплым, крепким рукопожатием.
— Наш шериф славный человек, — сказал отец Фланаган. — Он сделает все, что от него зависит. А я поговорю с людьми.
— Спасибо, святой отец.
— Ты боишься смерти, сын мой?
— Не знаю. Я всегда думал, что мне не будет страшно. Поживем — увидим.
— Ты должен обрести веру.
— Может быть. Если я когда-нибудь ее найду. Помолитесь за меня.
— Бог с тобой. Я буду молиться весь день.
Блэйн стоял у окна и наблюдал, как в сумраке снова собиралась толпа — люди подходили не спеша, без шума, спокойно, почти с безразличием, как будто шли на школьный концерт, собрание фермеров или другое привычное, вполне безобидное мероприятие.
Из кабинета через коридор от него доносились шаги шерифа, и он подумал, знает ли шериф, — хотя наверняка знает, он достаточно долго прожил в этом городе, чтобы знать, — чего можно ожидать.
Блэйн стоял у окна, взявшись руками за металлические прутья решетки. Где-то в неухоженных деревьях на тюремном дворе, перед тем, как заснуть, устроившись поудобнее на своей ветке, пела последнюю вечернюю песню птица.
Он стоял и смотрел, а в это время из своего убежища выполз Розовый и стал расти и расширяться, пока не заполнил его мозг.
— Я пришел к тебе, чтобы остаться, — сказал он. — Мне надоело прятаться. Теперь я знаю тебя. Я исследовал все углы и закоулки тебя и теперь знаю, что ты такое есть. А через тебя — мир, в котором ты живешь, мир, в котором живу я, поскольку это теперь и мой мир.
— Теперь без глупостей? — спросила та половина этого странного дуэта, которая продолжала оставаться Блэйном.
— Теперь без глупостей, — ответила другая половина. — Без воплей, без паники, без попыток выбраться или скрыться. Мне только непонятно, что такое смерть. Я не нашел объяснения понятию смерти, потому что прекращение жизни необъяснимо. Такое просто невозможно, хотя в глубине моей памяти есть смутные воспоминания о тех, с кем это, кажется, произошло.
Блэйн отошел от окна и, сев на койку, погрузился в воспоминания Розового. Однако воспоминания приходили издалека и из глубокого прошлого и были такими размытыми, нечеткими, что трудно было сказать, настоящие ли это воспоминания или просто игра воображения.
Потому что он видел несметное количество планет, и сонмы различных народов, и множество незнакомых понятий, и беспорядочные обрывки знаний о Вселенной, сваленные в кучу из десяти миллиардов соломинок, из которых, как в той игре, практически невозможно вытащить одну соломинку, не потревожив остальных.
— Ну, как ты там? — спросил незаметно подошедший шериф.
Блэйн поднял голову:
— Да вроде бы ничего. Вот только что глядел на твоих приятелей на той стороне улицы.
— Не бойся, — хмыкнул шериф. — Их не хватит, чтобы даже перейти улицу. А если что, я выйду и поговорю с ними.
— А если они узнают, что я из «Фишхука»?
— Ну, этого-то они не узнают.
— Священнику ты сказал.
— Это другое дело, — сказал шериф, — я должен был сказать священнику.
— А он никому не скажет?
— А зачем? — спросил шериф.
Блэйн промолчал, на такой вопрос обычно трудно ответить.
— Ты послал сообщение?
— Но не в «Фишхук». Одному приятелю, а он уже сообщит в «Фишхук».
— Не стоило тратить время, — сообщил Блэйн. — «Фишхук» знает, где я.
Они наверняка уже пустили своих ищеек, и те взяли след много часов тому назад. У него был всего один шанс скрыться от них — двигаться как можно быстрее и никому не попадаться на глаза.
Вполне вероятно, что они сегодня вечером уже будут в городе, подумал он. И в этом его надежда, потому что «Фишхук» вряд ли допустит, чтобы здешняя банда с ним разделалась.
Блэйн поднялся с койки и подошел к окну.
— Вы можете уже выходить, — объявил он шерифу. — Они перешли улицу.
Да, конечно, им надо торопиться. Они должны успеть сделать свое дело, пока не стало совсем темно. Потому что, когда придет настоящая, черная ночь, нужно быть в своем уютном домике с закрытыми на все замки и засовы дверями, запертыми окнами и опущенными шторами. И кабалистическими знаками, охраняющими все входы-выходы. Потому что тогда, и только тогда, можно чувствовать себя в безопасности от жутких сил, притаившихся в темноте, от оборотней, вампиров, гоблинов, эльфов.
Шериф повернулся, прошел по коридору к себе в кабинет. Звякнул металл вынимаемого из пирамиды ружья. Глухо лязгнул затвор: шериф дослал в ствол патрон.
