Миры и Цивилизации - [22]

— Не безумие это, Фью, а закон природы, — вздохнул Оуэн. — Эволюция! Ты вот на свет появился тоже благодаря таким танцам, ракушкам и букетикам. И всё повторяется, чтобы дельфиний род продлился в веках. Ты же любишь своих товарищей? Вот и вырастут у них скоро ещё такие же замечательные дельфинчики, похожие на них. Природа любит свои творения и хочет, чтобы её гениальный и многовитковый труд множился, процветал и радовался жизни.

— Да я понимаю, — вздохнул дельфин. — Только скучно. Подожди-ка! Я сейчас! — И он быстро уплыл — подышать.

Оуэн вдруг загрустил. От Фью заразился, что ли? Всё вокруг ликует — весна, пробуждение природы, любовь навеки…  Весь мир радуется и исполняет заданный кем-то великим и мудрым природный ритм: пробуждение — рождение — развитие — угасание — смерть. И снова пробуждение. И — так бесконечно. Сезонные, лунные, жизненные бесконечные циклы…  Круговорот света и тьмы, жизни и смерти, радости и разочарования, счастья и печали. Сколько их уже он видел. И сколько ещё увидит.

— Великолепный спрут! А твои дела как? Неужели ты снова прячешься в своей пещере? Корабль-то давно уплыл, а ты и не рад этому? — спросил, вернувшись, Фью.

— Рад, конечно, — вздохнул Оуэн. — А что ты предлагаешь? Танцевать? Кроме, как с Луной, мне не с кем.

— Зачем — танцевать? Ты можешь навестить своего нового товарища.

— Это кого же? — удивился Оуэн.

— Ну, того Нефелима, грустного жителя древнего города. Он одинок также как и ты. Я это чувствую. И он будет рад твоему появлению.

— Ну и выдумщик ты, Фью! — покачал головой Оуэн, в то же время внутренне удивившись — как он сам до этого не додумался? И усмехнулся: «Я развлеку его, как, например, Фью развлекает меня».

— Но ты же с ним подружился? Так? А друзей надо выручать! — сказал дельфин. — Поплыли!

— Что с тобой поделаешь! — проговорил Оуэн. — Ну, поплыли, что ли.

И вот они снова оказались возле древнего города Нефелимов, расположенного в глубокой впадине. Фью всё чаще всплывает наверх — подышать. Оуэн не раз предлагал ему вернуться, но малыш не сдавался. Он был рад, что нашёл себе забаву — вытащил из пещеры эту махину, Оуэна, и привёл его сюда. И всё потому, что услышал некий настойчивый внутренний призыв, голос, шепчущий ему — надо, надо, надо! Он знал, что если не сделает этого, новый житель древнего города…  погибнет? не выстоит? потеряет покой? Ну да, что-то в этом роде. Фью не ощущал это, как слова. Это было, как зов предков или призыв стаи, ждущей от него помощи. Юный Фью не мог сам её оказать Нефелиму — он слишком слаб и несовершенен. Зато может к нему сильного и мудрого спрута, великолепного осьминога, Octopus vulgaris, криптита, Giant Octopus, головоногого моллюска. Он тоже очень древний, как и этот город, как загрустивший обитатель развалин Бореи. Они найдут, о чём поговорить. Или помолчать…

— Фух! Извини меня, Оуэн! — сдался, наконец, дельфин. — Но дальше ты сам. Устал я!

И уплыл наверх, махнув плавниками. Главное — помощь доставлена.

— Мило! — пробормотал Оуэн. — Чего тогда тащился сюда за мной?

Он, как обычно, взгромоздился на пик самого гигантского из сооружений — на пирамиду, и осмотрелся:

Сколько же миллионов витков этим строениям? Сотни? Тысячи? Рисунки стёрлись, ступени ведут в никуда, гордые колонны повержены. Но от города Нефелимов по-прежнему веет мощью и некой гармонией. Гармонией разрушения…

— Ты прав! — прозвучал в его сознании голос Одина. — Даже в этих руинах живёт гармония. Но ты себе и представить не можешь, какой красоты был некогда этот город!

— Почему же? Могу. Ведь я видел. Но это было и прошло, великий Один, — ответил Оуэн. — Всё имеет смысл. Даже разрушения. На прежних руинах возводятся новые прекрасные сооружения. Возникают новые цивилизации. И они достигают звёзд или ниспадают в небытие. Такова жизнь.

— Но совершенство незачем менять, Оуэн. Оно — совершенство. И ты говоришь совсем как он.

— Кто?

— Тот, кто соблазнил меня, наобещав перемен к лучшему. И обманул. Тот из-за кого рухнула Борея и исчез мой мир. Но ты говоришь так, констатируя прошедшее, то есть — прошлое. И с этим уже ничего нельзя поделать. А он — сообщал этот вектор развития будущему. Мол: разрушение лучше возведения. Он — вечный и неугомонный Дух Перемен. Так в нашем мире появилось время и смерть.

— О ком ты говоришь?

— У него нет имени.

— Почему? У всех проявленных существ есть имя. Он же проявился. Хотя бы по отношению к тебе?

— Он проявился и проявил всех. Но он неуловим и непостоянен. А имя — это остановка, констатация, жёсткие рамки, определяющие место среди других имён и рамок. Имя — это созидание, завершение, узаконивание факта возникновения чего-то… . Когда его не стало, говорят — не стало того-то, называя его по имени. А если имени нет, невозможно сказать, что его нет. Кого — нет? У него же нет имени. Значит, его и не было. Или он есть потому, что его не может не быть. Имя это знак временности. У Творца нет имени, потому что Он в нём не нуждается. Только смертные дали Ему имя, чтобы охватить Его своим ограниченным умом.

— Это звучит как истина. Но тот, о ком ты говоришь, великий Один, не Творец. Творец не может обещать и не исполнить. На такое способен…  другой. Его противник. Или соратник.