Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы - [149]

— Мне надо идти работать, — перебил ее Ник, — я уже несколько месяцев на пределе...

— Вот я и говорю, что на пределе! Только я имею в виду вовсе не твое бумагомарание. Ну хорошо, иди! Прячься за свою машинку! Лупи по своим клавишам, но ко мне больше не прикасайся!

Он встал и по супружеской привычке чмокнул ее в лоб — холодный и твердый, как надгробие, на котором морщины выгравировали: «Здесь похоронена Любовь. Покойся с миром». Она тихонько всхлипнула. Разведя руками, Ник стал подниматься по лестнице к себе в кабинет. К тому времени когда он достиг четвертого этажа, его пыхтение разнеслось далеко по дому и он вспотел так, словно прошел допрос у череды сменяющих друг друга следователей, обвинявших его в попытке изнасилования.

Пятьдесят лет — и уже одышка и ослабленная потенция. Хотя, в общем-то, его вины тут нет. Просто его жена — фригидная сука. Взять хотя бы для примера прошлую ночь: ее глаза уже начали закатываться, а лицо проступило сквозь грим, и он спросил ее: «Ты чувствуешь, как что-то движется, крольчонок? » (он всегда был без ума от Хемингуэя); и она ответила: «Что-то там еще только собирается двигаться. Встань: Мне нужно в туалет».

Когда-то подобные слова прозвучали бы для него сладостной музыкой искреннего доверия, в ритме которой вся вселенная закружилась бы вокруг Полярной звезды... Сейчас же он почувствовал себя так, словно у него из груди выпали все волосы.

Он сел поплотнее к машинке, погладил клавиши — такие гладкие и прохладные — и стукнул пару раз, чтобы настроить пальцы и помочь разогреться вдохновению, которое еще разминалось где-то глубоко внутри, боксируя с тенью, прыгая через скакалочку, массируя конечности, потея в сауне; и с бьющимся сердцем готовилось выйти на ринг...

Но в этот момент зазвонил звонок, а он еще не успел сделать и шага из своего угла — споткнулся на первом же слове: «Это». «Это... » — что?

Если бы он только смог понять принцип своих сексуальных подъемов и падений! Может быть, идиотское саркастическое предложение этой суки строить графики не было таким уж глупым? Все может быть...

Звонок снова затренькал, и он подскочил, заерзал, размахивая руками, левое плечо поехало вверх — да что с ним?! Это же звонят во входную дверь, наверняка сообщая о прибытии почты. Ник же сам платит почтальону десятку в месяц за то, чтобы он звонил. Это, конечно, не положено, но кто узнает? Ник не пытался испытывать временем «горячие» чеки — остынут они в почтовом ящике или нет.

Он заспешил вниз, проносясь мимо Эшлар, которая никогда в жизни не стала бы отрывать свою задницу от стула ради того, чтобы принести мужу свежую почту. Кто угодно — только не она!

Так как было первое число, пришло десять счетов. Но кроме них — целая кипа писем от поклонников и письмо от его агента.

О! Агент прислал чек — аванс за новый роман! Две тысячи долларов. Минус десять процентов комиссионных агенту. Минус пятьдесят долларов международных почтовых расходов. Минус двадцать пять за междугородний звонок в прошлом месяце (звонил агент). Минус тысячу, которую он занял у агента. Минус пятьдесят долларов комиссионных за ссуду (тому же агенту). Минус десять долларов на бухгалтерию.

Оставалось только шестьсот шестьдесят пять долларов. Но и это было роскошеством после месячного воздержания. А прочитав письма своих поклонников, полные восторгов по поводу достоинств его книг, он почувствовал себя так, словно его подключили к городской газовой станции и накачивают, накачивают — до полного воспарения!

И тут внезапно Ник осознал, что понял принцип упадка той Римской империи, которую он таскает между ног. Но Сейчас пускаться в разъяснения сути своего открытия жене Ник не собирался, опасаясь, что пока он ей все растолкует в теории, демонстрировать на практике будет уже нечего. Он подхватил почту и штаны и со всех ног поспешил на кухню. Эшлар, склонившись над мойкой, опускала в нее тарелки.

Он задрал ей юбку, спустил трусики и сказал:

— Тарелки могут подождать, а «он» — нет!

И все могло быть хорошо и прекрасно и земля могла бы закрутиться быстрее, если бы Эшлар не застряла головой в проводах моечного аппарата.

— А ты ведь снова толстеешь, — заметила она. — Вон, брюхо отрастил. И побрился плохо — кое-где оставил щетину. Случай, я, конечно, понимаю, что сейчас не самое лучшее время об этом говорить, но моя мамочка... В чем дело? Ты почему остановился?

— Если тебе так нужно объяснение, — Ник шмыгнул носом, — то пожалуйста: причина — в твоей глупости. Я спустил пары, как поезд, остановившийся не на той станции. Все. Я пошел к своей машинке. Женщины вечно найдут, чем тебя вывести из себя, а машинка — она машинка и есть: честная и заслуживающая всяческого доверия. Уж она-то не станет трепаться, когда занимаешься с ней любовью.

Двумя минутами позже, когда Эшлар с воплями колотила кулаками в дверь, литеры машинки сцепились насмерть и расцепить их не было никакой возможности.

Даже простейшему механизму и то нельзя довериться полностью! Нельзя полагаться вообще ни на кого. Все, что казалось таким светлым, чистым и хорошим, в нашей вселенной катится ко всем чертям. И пока ты вынужден это терпеть, есть одна защита: быть «мужчиной с conejos». Или, правильно — cojones