Миртаит из Трапезунда - [91]

Я посмотрел на Агапита. Он распластал свои сильные мускулистые руки вдоль мозаичного бортика бассейна. Его грудь медленно вздымалась и опускалась при каждом глубоком вдохе и выдохе. Сын Никиты Схолария сладостно закатил глаза и, кажется, испытывал состояние полнейшего восторга и блаженства одновременно.

Почувствовав странную неловкость и даже смущение от присутствия Агапита рядом со мной в обнаженном виде, я все-таки попытался расслабиться и вновь закрыл глаза. А вот Агапиту, похоже, не было знакомо чувство стыда или смущения. Сделав в воде несколько гребков, он ловко оказался слева от меня и бесцеремонно взялся за мою травмированную руку.

– Что у тебя с плечом? – указал Агапит на мой колоритный синяк.

– Всего лишь синяк, господин, который я получил, упав с лошади в буковом лесу, – пояснил я. – Рука не сломана и почти не болит.

Не успел я договорить до конца, как Агапит принялся ощупывать и вертеть мою руку почти так же, как он проделывал это с раненой рукой друнгария Леонида на ночном привале пару дней назад. Манипуляции Агапита отдавали ноющей болью в моей руке, но в остальном моя конечность двигалась свободно и легко.

– За тобой нужен глаз да глаз, – криво усмехнулся Агапит. – Рука у тебя не сломана и заживет как раз к началу твоих упражнений с оружием.

– Каких упражнений? – изумленно уставился я на сына Никиты Схолария.

– Самых обыкновенных: с мечом, луком, топором и чем тебе еще захочется, – невозмутимо пояснил мне Агапит. – В следующий раз даже не надейся, что я буду спасать твою задницу. Тебе придется научиться защищать себя самому.

– В какой следующий раз, господин? – все больше удивлялся я словам Агапита, ведь из них следовало, что наше так называемое сотрудничество не ограничится только недавним путешествием к туркоманам.

– Филат, хотя бы сейчас, когда нет посторонних людей, перестань называть меня господином, – наигранно раздраженно проговорил Агапит. – Я, знаешь ли, не настолько стар и чванлив, чтобы непременно требовать от каждого человека из моего окружения подобострастного отношения к моей собственной, несомненно, блистательной личности.

– Да, господ…– осекся я на привычном слове и, решив воспользоваться неожиданно доброжелательным настроем Агапита по отношению ко мне, без стеснения спросил у него: – Кто для тебя господин Лев Кавасит, что встретился нам в Триполи? Ты ведь его из-за чего-то недолюбливаешь?

– Один поганец, – пристально посмотрел мне в глаза сын Никиты Схолария, явно раздумывая, отвечать ему на наглый вопрос или в очередной раз язвительно посмеяться надо мной, – что вечно сует нос не в свои дела.

– И во что же он сунул свой нос в этот раз? – и не думал сдаваться я.

– В то, во что и ты суешь сейчас.

– То есть? – не понял я.

– Не в свое дело, – одернул меня Агапит и, лениво рассекая воду руками, поплыл к противоположенному бортику широкого бассейна, не желая продолжать неугодный ему разговор.

Я решил, что купания мне на сегодня более чем достаточно.

Стоило мне вылезти из бассейна, как ко мне подскочил все тот же вышколенный слуга Никиты Схолария, что прежде привел меня в купальню. Сначала он принялся энергично обтирать меня большим льняным полотном, а после этого помог надеть длинный и мягкий балахон, принесенный вместо моей испорченной одежды.

После купальни я, ведомый все тем же усердным слугой, отправился в комнату, что была выделена мне в доме Никиты Схолария для ночлега. Миновав несколько залов и один очень длинный коридор, я очутился в просторном холле. В свете масляных ламп он казался мне совершенно безлюдным, пока до моих ушей не донеслось едва уловимое шуршание за ближайшей из мраморных колонн.

Я обернулся и увидел клочок одежды цвета лазури, что выглядывал из-за статуи какой-то из древнеримских богинь. Остановившись, пригляделся. Все из-за той же римской мраморной фигуры показался чей-то любопытный глаз и тут же исчез.

– Наша госпожа изволит озорничать, – пояснил мне слуга под звонкий девичий смех и легкий топот удаляющихся шагов.

– А кто твоя госпожа? Как ее зовут? – полюбопытствовал я, ведь речь должна была идти о ком-то из семейства Никиты Схолария.

Слуга с удивлением и как будто даже оскорбившись оттого, что я не знаю, кто его госпожа, ответил мне:

– Госпожа Лавиния – дочь господина Никиты Схолария.

– А есть ли у великого логофета другие дети, кроме господина Агапита и госпожи Лавинии? – решил расспросить я.

– Мне не велено обсуждать хозяев дома с гостями, – фыркнул на меня недовольный дальнейшими вопросами слуга и, завернув в следующий коридор, указал на дверь комнаты, в которой мне предстояло провести ближайшую ночь.

Я вошел внутрь и не мог не начать любоваться фресками и мозаиками, которыми в моей временной комнате было украшено все вокруг. И если на стенах были фрески с изображениями богатых фруктовых садов Трапезунда, то на полу красовалась не менее искусная мозаика, что с удивительной точностью имитировала пруд с форелью и золотыми карпами.

В центре комнаты, прямо напротив входа стояла высокая и широкая кровать. При мысли о том, что эту ночь я проведу с таким невероятным комфортом, на моем лице появилась тупая, но совершенно счастливая улыбка.