Мировая революция. Воспоминания - [93]

Президент Вильсон не был проф. Герроном или мною настроен против Австро-Венгрии: американская демократическая программа президента-мыслителя привела его к тому, что он стал не только против прусского немечества, но и немецкого габсбургства. Война была не только вопросом мощи, военной организации и политики, но и моральным вопросом. Конечно, в Вене такой политики не понимали и с ней не считались. Американская демократия, вообще демократия погребла Австро-Венгрию и Габсбургов.

После ответа президента Вильсона Австро-Венгрии, после нашей Декларации независимости оставалось лишь продолжать в том же направлении. С этим было еще довольно много работы; Австрия, фальшивая до конца, бросала Германию и просила у Вильсона (27 октября) особого мира; она приняла его унизительное условие относительно нас, но толковала его себе все еще в свою пользу. Я послал об этом государственному секретарю Лансингу ноту (последнюю), объясняющую фальшь австрийской политики до самого конца; проф. Геррон также обратил непосредственное внимание президента на то, чтобы он не имел никаких дел с Австрией, что она уже является политическим мертвецом.

На всякий случай я хотел еще добиться признания Бельгией и Грецией. Об этом мы начали в Вашингтоне переговоры (13 ноября) с послами; официальное признание пришло в Париж из Афин 22 ноября, а из Брюсселя 28 ноября.

Всеобщее внимание, как в Европе, так и в Америке, во второй половине октября и в первой половине ноября было обращено на быстроту, с какою шли отдельные сцены заключительного акта мировой трагедии, начавшейся русской революцией, – распадается Австро-Венгрия, падает прусская Германия. В Вене разразилась революция (21 октября), то же случилось и в Венгрии (Тиса был убит 31 октября); из Австро-Венгрии образуются самостоятельные государства: австрийское, чехословацкое, югославянское, венгерское. В Германии началась революция в Киле восстанием матросов (28 октября), в начале ноября подняли восстание Гамбург, Любек, Бремен, Мюнхен, Берлин. Рейхстаг изменил Конституцию (парламентаризация империи), Людендорф подает в отставку; 9 ноября и имперский канцлер Макс Баденский сообщает, что император и наследный принц отрекаются от престола; он сам отказался от своей должности; его место занял социал-демократ Эберт; 10 ноября Вильгельм бежит в Голландию; после императора исчезают в революционном провале все немецкие династии; наконец, отрекается и Карл. В тот же день (11 ноября) Эрцбергер с Фошем и адмиралом Вемиссом подписывают перемирие, спасшее Германию от сдачи армии и потери вооружения; австрийская армия, особенно на итальянском фронте, была уже совершенно деморализована, – германская вернулась в довольно сносном порядке. Как всегда, история и при этих великих событиях охотно предавалась символам и иронии: берлинский университет (20 октября) высказался за новый режим и прямо за социал-демократию; первая за отречение императора подняла голос «Frankfurter Zeitung» (24 октября), и уже после нее социал-демократия (28 октября); глава Социал-демократической партии становится имперским канцлером. Шейдеман объявляет со ступеней Рейхстага республику, социал-демократы берут в свои руки власть.

Во всем этом меня занимали события на родине, а главным образом переворот 28 октября; первые сообщения были путаные; о встрече делегации Национального комитета с д-ром Бенешем в Женеве у меня сначала были также сведения неполные и даже тревожные. Австрофилы утешали себя, что Габсбурги еще удержатся; первое сообщение д-ра Бенеша (5 ноября) объяснило до известной степени положение, а отречение Карла убедило даже австрофилов в правильности нашей иностранной политики.

В сообщениях Бенеша также говорилось, чтобы я ехал как можно скорее домой. Я тогда уже собирался в дорогу. Приятной была весть о декларации словаков в Турчанском Святом Мартине (30 октября). Зато меня беспокоили сообщения о сепаратистическом движении немцев и их попытках организовать «Deutschböhmen»: когда же начали сообщать, что возникают также «Sudetenland», а позднее «Deutschmahren» и даже «Böhmerwaldgau», то мои опасения рассеялись; такая раздробленность сама была сильным аргументом против отделения. Однако вопрос о наших немцах оставался все же важным. Американцы и англичане держались абстрактной формулы самоопределения.

Я обратил серьезное внимание на постановление немецко-австрийского временного парламента от 12 ноября, которое гласило, что «немецкая Австрия является частью германской республики».

До меня доходили также странные сведения из Швейцарии о нашей пражской делегации; я слышал, что Вена вела переговоры с нашей делегацией и хотела бы вести и со мной. Поэтому я послал из Лондона в Швейцарию особое доверенное лицо, чтобы оно на месте собрало более верные сведения о том, что хочет еще предпринять Австрия после Женевской конференции и переворота в Праге. Сведения должны были мне быть переданы в Лондон.

В Вашингтоне я также услышал, что император Карл свое последнее предложение Вильсону сделал по соглашению с Ватиканом. Судя по всем обстоятельствам, мне как-то не верилось, чтобы Ватикан еще так рисковал из-за Австрии; правда, Карл и его приближенные, как видно из плана, предложенного Ламмашем Геррону, в тяжелые моменты находили утешение в союзе с папой, но политика Ватикана была тогда уже очень осторожной. В действительности, по более поздним сообщениям, Карл ноту Андраши Вильсону послал одновременно и папе, ожидая, очевидно, что святой отец что-нибудь предпримет. Были ли о таких действиях предварительные уговоры, я не мог удостовериться.