Мировая революция. Воспоминания - [64]

Если эти критики Америки сознательно зовут себя реалистами, то это подражание русским и французам; ex thesi они являются противниками романтизма и идеализма (новоанглийского трансцендентализма). Это борьба с церквами, с машиной и всеми ее последствиями, материальными и духовными, т. е. борьба с индустриализмом, капитализмом и мамонизмом, борьба с ограниченностью, с прагматизмом в философии и переоценкой науки, борьба за настоящую свободу совести и за свободу женщин. Tout comme chez nous, в Европе. И те же ошибки – радикальная односторонность против односторонности, неясность и неопределенность целей, отрицание, некоторая, чисто американская поверхностность, то вдесь, то там увлечение так называемой свободной любовью и чрезмерная сексуальность вообще. Обвинять пуританизм в недостатке чувства поэзии и искуства, а вследствие этого и духовного прогресса вообще – конечно, односторонность: Ветхий и Новый Завет, который пуритане читали и перечитывали, заключает в себе больше поэзии и романтизма, чем все его ультрареалистические противники; я думаю, что можно было бы написать солидную докторскую работу о том, что По и его фантастика и газетная сенсационность в значительной мере проистекают из удаленности от природы и человечности, от того самого, что своей фантастикой лелеяли пуританство, а после него и трансцендентализм.

Около этих так называемых реалистов находится длинный ряд новейших поэтов, реалистов и идеалистов, и их гораздо больше – в Америке романтизм не был искоренен машиной и капитализмом. Быть может, стал даже сильнее: чудесность, главная составная часть романтизма, обогатилась реалистическими чудесами современной механики. (Произведения Уэльса и их влияние на американскую литературу!)

И в Америке есть целый ряд писательниц, хотя их сравнительно меньше, чем в Англии. Меня интересует это цифровое соотношение, хотя я его и не могу себе хорошо объяснить. Но это теперь оставим в стороне, зато из новых писательниц я бы хотел назвать двух: мисс Казер и мисс Кэнфильд. Обе изображают Запад, собственно, западный центр Америки, куда многие американские социологи передвигают с востока культурный центр новой Америки. Обе анализируют пуританство, но менее односторонне и менее отрицательно. Мисс Кэнфильд пытается совершенно ясно и критически выработать более правильный и чистый взгляд на мужчину и женщину и их отношения, чем тот, который по образцу европейского декаданса преподносят американские декаденты; она облегчает, однако, свою задачу тем, что рисует Мефистофеля таким черным, что американская Маргарита легко его преодолевает. (Мисс Казер рисует также чешских переселенцев, и мне кажется, что, несмотря на всю любовь, реалистически верно.)

Интересно следить за влиянием Европы на американскую литературу; в новейшей литературе видны рядом с английским влиянием (в прежнее время оно было решающим) сильное влияние французского, русского и скандинавского творчества (немецкое влияние сказывается больше в науке). Америка вообще европеизируется, как Европа американизируется: Америка сама по себе тянется к более деятельной духовной культуре, односторонний экономический интерес и его узость отвергаются; с другой стороны, Европа американизируется также сама по себе.

Это сближение новой Америки с Европой достойно внимания и политически. Можно также проследить влияние переселенцев, особенно немцев и евреев. С другой стороны, отмечаю тот интерес, который растет в молодой Англии по отношению к молодой Америке; и это несмотря на то (а может быть, и именно потому), что молодая Америка сознательно выступает против англосаксонства, заявляя, что Америка уже более не англосаксонская. Органическим является то, что рядом с Уэльсом в Америке, как видим, много читаются Беннет, Кеннан, Уольполь и Лоуренс. То, что Америка присоединилась к союзникам и тем доказала свой живой интерес к Европе, было, конечно, результатом того духовного развития и перелома новой Америки, которые проявились и в литературе.

Впрочем, как можно видеть, мой интерес к американской литературе был гораздо более политический, чем литературный: как во Франции и Англии, так и теперь в Америке я искал в литературе ответ на вопрос, как американцы примут участие в войне и с каким настроением и успехом. Самые пристрастные критики и противники не предвещали ничего плохого.

То, что я видел и слышал, усиливало убеждение, что Америка будет значительно способствовать победе. Я особенно интересовался количеством посылаемого в Европу войска и его вооружением. С радостью я услышал, что немецкие подводные лодки оказались безвредными и переправка войска и вооружения идет в полном порядке. В Америке я наглядно понял, какое огромное значение в войне играет промышленность, – это огромное количество вооружения и продовольствия. Война масс и массами! Производство патронов и снарядов, пулеметов и т. д. – все это увеличивалось прямо в головокружительных цифрах. А как быстро строились корабли! В начале войны ожидали прямо чудес от фабрикации бесконечного числа аэропланов – надежды, однако, обманули, – и в Америке были спекулянты и акулы. Солдаты с большим удовлетворением рассказывали мне, как французы удивляются их технической приспособленности, видя, как они проводят дороги от порта к фронту и как у них это скоро идет и т. д.