Мировая революция. Воспоминания - [51]

Перед отъездом из Москвы, уже в поезде, я дал секретарю Клецанде полномочие для политических переговоров. С Клецандой я работал довольно долго, и он был посвящен во все подробности нашей заграничной деятельности. Мы рассмотрели всевозможные затруднения, которые я только мог предвидеть. Мы должны были ожидать затруднений с транспортом, так как дороги были уже в плохом состоянии; благодаря этому опять могли возникнуть затруднения с продовольствием и квартированием. Я ожидал затруднений от местных советов. Я видел на примере Москвы, как большевистский режим еще не был централизован и как Россия день ото дня распадалась на более или менее автономные части. Здесь нам грозили всяческие неприятности. Могли для нас возникнуть затруднения и вследствие борьбы русских партий между собой. Как раз когда я уезжал, ожидалось если не восстание, то по крайней мере энергичное вмешательство партии социалистов-революционеров в московскую большевистскую администрацию. Я не ожидал от предприятия никакого успеха; Клецанда в случае, если бы в Москве дошло до антибольшевистского восстания, должен был точно держаться директивы: в русские дела не вмешиваться.

Я упомянул о социалистах-революционерах: в Москве тогда был Савинков; об этом мне сообщил один знакомый, который и спросил, не хочу ли я поговорить с Савинковым. В своей книге о России я посвятил философским романам Савинкова целый отдел, и мне было интересно поговорить с автором «Коня бледного». Я был разочарован: политически – он неправильно судил о положении России и недооценивал силы большевиков; философски и морально – не дошел к пониманию значительной разницы между революцией и личными террористическими актами. Он не понимал разницы между войной и революцией, наступательной и оборонительной, морально не поднялся над примитивизмом кровавой мести. Позднейшее развитие Савинкова – он служил даже Колчаку – показало его слабость – слабость террористического титана, ставшего Гамлетом.

Большевики заключили с немцами и австрийцами мир, в котором было поставлено условие, что большевики не разрешают в России никакой агитации против немецкого правительства, государства и войска – благодаря этому немцы могли требовать от большевиков всевозможных неприятных мер по отношению к нам. Наконец, мы могли ожидать затруднений для нашей армии оттого, что у союзников о России и по отношении к России не было единообразного плана, собственно, не было вообще никакого плана.

Обо всех этих и иных возможностях мы сговорились с Клецандой в Москве до мельчайших подробностей. В случае, если бы на нас в России или Сибири напала какая-либо из партий (большевики), то в моих письменных инструкциях стояло: энергичное сопротивление! Мы условились с Клецандой также о различных наших людях, как и кем воспользоваться в армии и в Отделении Национального совета. К великому прискорбию, мы так неожиданно потеряли Клецанду. 28 апреля он умер в Омске.

В 8 часов вечера 7 марта я выехал из Москвы, через Саратов, Самару, сибирским путем. Я приехал 1 апреля во Владивосток. Я ехал в санитарном вагоне III класса; в Москве купили какой-то матрац, на котором я на лавке и спал ночью. Вагон был наполнен англичанами, ехавшими в Европу. Путешествие заполнялось наблюдением Сибири, чтением, дописыванием моей книжки «Новая Европа» и в значительной степени заботами о хлебе насущном; нужно было питаться в течение долгого пути, покупать все нужное в городах, где мы останавливались. Но путешествие по Сибири было лучше, чем по Европейской России. Были долгие остановки на станциях и помимо станций, вагоны, локомотивы и пути не были в порядке. Так, например, мы долго стояли на станции Амазар: нас заранее предупредили, что перед нами было столкновение поездов и что путь испорчен. В Иркутске мы стояли целый день, так что мы могли осмотреть город и сделать нужные покупки. Я всюду собирал современную литературу и вообще печатные произведения, а также и более старые вещи, поскольку их можно было достать. Само собой разумеется, что мы всюду покупали местные газеты и летучки. Кроме того, я получал от Клецанды, как мы сговорились, на некоторых станциях шифрованные и обыкновенные телеграммы. Английскую миссию сопровождал из Киева большевистский патруль из четырех солдат. Я имел возможность вести каждый день разговоры и споры с их начальником и разобрать весь социальный вопрос, а также и социализм – странные это были социалисты, еще более странными были они коммунистами.

Во Владивостоке у меня был целый день; я посетил и чешское общество «Палацкий» и был там среди соотечественников. Главным же образом я был на почте и на телеграфе. Различные бумаги были посланы в Европу с отъезжающими; телеграммы шли главным образом в Париж, Лондон и Америку. Во Владивостоке я получил от союзников некоторые сообщения, которыми я и дополнил то, что прочел в сибирских газетах, и то, что получил сам по телеграфу.

Для меня было самым важным относительно войска то, что бои с немцами у Бахмача были ликвидированы и что после перехода наших частей с Украины в Россию в Курске (16 марта) была впервые добровольно отдана часть оружия. 20 марта были закончены переговоры с большевиками о беспрепятственном проезде в Сибирь и во Владивосток. Это было уже раз сделано, сейчас же после прихода большевистского войска на Украину, с Муравьевым, но из осторожности мы снова начали эти же переговоры в Москве с Московским советом, дабы договор был исполнен и как бы ратифицирован. Комиссар Сталин телеграфировал 26 марта из Москвы местным советам, что чехословаки едут не как боевые единицы, но как частные граждане, известное количество имеющегося у них оружия им нужно для обороны против контрреволюционеров: «Совет народных комиссаров желает им помочь всеми силами на русской территории».