Мировая революция. Воспоминания - [50]

Подробнейшее исследование отношений большевиков к немцам потребовало бы более старательного разбора, чем нам здесь нужно. Большевики-теоретики – это я еще хочу дополнить – воспитались и учились в большинстве случаев в Германии и в Австрии, а потому были до известной степени немецки ориентированы; но в политике как раз немцы и немецкие марксисты были их злейшими врагами. Близость к независимым (либкнехтовцам) не решала дело в обратную сторону, скорее наоборот. Большевики не могли не понимать смысла немецкого наступления на Финляндию и на Украину и берлинской политики с окраинными государствами.

Когда я рассматриваю развитие событий в целом после поражения царской армии, то мне кажется, что русская революция 1917 г. была для нас и для нашего освобождения скорее плюсом, чем минусом. При этом я думаю не только о наших легионах в России, но и о том влиянии, которое имела русская революция у нас на родине, на Австрию и на Европу вообще. И большевистская революция нам не повредила.

Я приехал в Россию с надеждой, что смогу вернуться на Запад через несколько недель, однако обстоятельства задержали меня в России почти на год. В России мы должны были преодолевать самые тяжелые препятствия, препятствия царского и послецарского режима. Но главное требование заграничной программы, которое я поддерживал и выдвигал с самого начала нашего движения, было осуществлено: у нас была армия, и при этом армия самостоятельная. Я говорю самостоятельная, потому что именно это было важно и об этом мы спорили с царской Россией. Для меня было важно не только то, чтобы мы имели аримю, но то, чтобы армией распоряжались мы, чтобы Национальный совет политически и военно был начальником армии.

Потом было важно вывезти армию из России во Францию. При данных обстоятельствах сибирский путь был самый верный; в Архангельске зимой море замерзало, а Мурман и дорога к нему были небезопасны; идущие из обеих пристаней транспорты, а особенно транспорты регулярные и длительные, находились бы в опасности вследствие немецких подводных лодок; сухим путем ехать мы не могли, этому мешали австрийцы и немцы, которые оккупировали западную часть России. Оставалась лишь Сибирь еще и потому, что, по получаемым сообщениям, железные дороги там действовали все же лучше, чем в России; всякие сумасбродные планы (Кавказ, Азия) нельзя было принимать всерьез.

Переговоры в Брест-Литовске и общее положение на фронте весной 1918 г. предвещали конец войны и мир. Чтобы вывезти армию во Францию, я должен был обязательно ехать в Европу, как я сказал солдатам, в качестве их «квартирмейстера».

22 февраля я выехал из Киева в Москву, чтобы закончить там последние приготовления. Я узнал, что уезжают французская и английская миссии, и решил воспользоваться этим случаем; английский Красный Крест, отъезжающий во Владивосток (леди Пэйжет и консул Байге), охотно предоставили мне место в одном из своих вагонов.

В Москве мы действовали в том смысле, чтобы надлежащим образом объяснить большевикам наше положение и смысл нашего договора: были опасения, что вследствие незнания вещей могут возникнуть недоразумения. Клецанда неоднократно разговаривал с Фриче, большевистским комиссаром в Москве (историком литературы).

Невмешательство не означало несопротивления в случае, если бы на наше войско было совершено нападение. Об этом в Отделении Национального совета не было сомнений. Самозащита и защита союзников, на которых было совершено нападение, были естественным требованием самостоятельной армии.

В этом смысле и велись переговоры с большевиками. Мы были обеспечены вооруженным нейтралитетом. Это не противоречило тому, чтобы большевикам была выдана часть оружия, которое они хотели получить как русское имущество. У нас было заключено соглашение, что наше войско без задержек будет отправлено во Францию, и само собой разумелось, что во Франции и во французской армии оно должно будет быть вооружено по-французски. Требование вернуть часть оружия показывало также, каково военное положение большевиков.

В Москве я должен был договориться с французами о финансовом вопросе: как мы будем получать деньги. Было важно, чтобы у нас для армии было своевременно достаточное количество денег, так как мы должны были оплачивать все, что нам было необходимо. За этим следили очень строго. Первые деньги я получил еще в Киеве от англичан, так как французская миссия не была еще готова к платежам; я получил 80 000 фунтов, позднее я слышал что с разменом были огромные затруднения. В Москве с французской миссией, в которой был генерал Рампон, все вопросы, как финансовые, так и продовольственные, были разрешены скоро и в положительном смысле. Финансовые дела армии вел легионер Шип.

6 марта я простился в особом обращении с чешскими соотечественниками, 7 марта с войском. Мне было нелегко оставлять войско и Отделение Национального совета в России, но я знал, что ехать на Запад необходимо. В чешском лагере добились соглашения, хотя некоторые руководящие особы и не были вполне удовлетворены; но ввиду наставшего положения я не ожидал, чтобы они могли вредить. Армия была вполне едина и бодра духом. Я ожидал, конечно, много различных затруднений на ее долгом пути, но я был убежден, что войско, не вмешиваясь в русскую жизнь, без вреда прибудет на корабли. Одной из главных причин, почему я торопился на Запад, было еще стремление приготовить пароходы для отъезда во Францию.