Мировая революция. Воспоминания - [165]

В нашей оппозиции против абсолютизма антиреформационной Австрии мы приблизились в XVIII столетии к идеалам Просвещения и Французской революции; передовые идеи Запада стали руководящими мыслями нашего народного возрождения.

Это было тем легче, что духовные вожди революции (Руссо) выросли среди швейцарского республиканства и кальвинизма, происходящих из идеи реформации; люди революции, как правильно отметил Маркс, продолжали идти по пути реформаторов. Просвещенность, гуманизм и руководящие идеи XVIII столетия вообще продолжают идти в направлении, данном реформацией, а следовательно, и нашей чешской реформацией.

Гуманитарный идеал не является чешской особенностью, он, наоборот, общечеловечен, но каждый народ осуществляет его своим способом: англичане формулировали его главным образом этически, французы политически (объявление прав человека и гражданина), немцы социально (социализм), мы национально и религиозно. Теперь гуманитарные стремления становятся всеобщими, и приходит время, когда они будут признаны всеми образованными народами основой государства и международных отношений.

Я не утверждаю, что мы, чехи и словаки, наделены от природы особенно милым, нежным, так сказать голубиным характером. Мне кажется, наоборот, что рядом со своей характерной мягкостью – мягкость не совпадает с чувством и лаской, а скорее с чувствительностью – мы довольно тверды; быть может, мы симпатизируем с людьми более непосредственными и откровенными, чем на Западе, и не поддаемся в такой степени всякого рода формализму. Как развивался наш характер, это иной вопрос; я уже обращал внимание на неясность споров о народном характере.

О нашей национальной гуманитарной программе были оживленные споры еще перед войной, после войны они продолжаются; дело идет о двух предметах. Прежде всего дело касается гуманитаризма (гуманистической программы, или, как кратко говорят, гуманности), а во-вторых, основывается ли наша чешская гуманность на религии.

О самой гуманности особенно не спорят, скорее всего, дело касается различных недоразумений, происходящих из неясности понятий; я надеюсь, что они отпадают благодаря данному мной разбору. Будет труднее, а быть может, и совершенно невозможно договориться с теми противниками, которые вообще отвергают гуманитаризм и не соглашаются с его религиозным обоснованием.

Таких противников гуманитаризма имеется несколько родов. Отвергают его те, кто не считает политически важной вещью мораль и религию и вообще какую бы то ни было «идеологию»; мораль и религия являются уже «преодоленными точками зрения», они хороши для детей, женщин и сентименталистов, но практические, реальные политики – realpolitik оперируют с практическими реальностями, они не сентиментальны и т. д. Очевидно существуют «реальные политики» и «реальные политики». Бисмарк с этой реальной политикой не соглашался, не соглашались с ней и пангерманисты; они не признавали гуманность, но чрезвычайно защищали религию, или церковную (Бисмарк), или новую пангерманскую (Лагард).

Против гуманизма выступают также во имя национальности. Я недавно читал изложение взглядов одного бывшего легионера: «Мы стали свободными, потому что обещали союзникам, что будем плотиной против немецкого империализма. Наш народ стал свободным потому, что у него было славное прошлое, потому, что он был культурно и экономически зрел, потому, что он был народом Гуса, Коменского и Палацкого, а потому, что наши вожди сумели убедить за границей, что независимость нашего народа означает усиление их позиций против опасности немецкого империализма. Мы взяли на себя обязательство, теперь мы должны его исполнять. Оно будет выполнено лишь в том случае, когда наше государство всем духом своего управления будет действительно чехословацким и национальным государством». Это односторонняя и неправильная точка зрения. Полагаю, что я имею право говорить о том, что я обещал союзникам. Я опровергал – и даже очень энергично – пангерманизм; но дело ведь заключается в том, при помощи каких доказательств я защищал наши права на независимость. Я не утверждал, да и не мог утверждать, что мы будем плотиной, понимай – единственной плотиной против немецкого империализма. Для меня было важно пробудить у союзников полное понимание пангерманского плана и привлечь их к борьбе с общей опасностью; суть заключалась в том, чтобы убедить союзников, что мы, именно как народ Гуса и Коменского, имеем право добиваться свободы и обращаться за их помощью. Конечно, шли в счет и штыки наших легионеров, и я сам первый с начала войны стремился создать эти штыки; но я делал это ни в коем случае не из шовинизма, но из убеждения, что у нас есть полное право к обороне, что наша независимость оправдана не только моралью, но и правом, и что то, что мы защищаем – культурно ценно. Одни лишь штыки – это именно и есть преодоленная точка зрения, преодоленная как раз мировой войной; если бы мы хотели оперировать в Англии и в Америке лишь с одними штыками, то это бы означало прямо убийственную близорукость. Вся ваша заграничная пропаганда является опровержением шовинистического национализма.