Мировая революция. Воспоминания - [133]

Я подробно изложил планы, цели, побудительные причины заграничного движения; я надеюсь, что мы дождемся подобного же описания революционного движения на родине. Точное констатирование того, что делалось у нас на родине в течение четырех лет войны, и того что происходило 28 октября 1918 г. в Праге, т. е. какие были планы и цели переворота, каковы были направление умов и решимость руководящих лиц, партий и всего населения, имеет в связи с падением Австрии и концом мировой революции важное значение для суждения не только о нашей политической зрелости, но и о нашем национальном характере.

Вопрос, главный вопрос заключается в том: был ли переворот активным или пассивным? Был ли использован падение Австрии, разложение на итальянском фронте и внутри лишь в последний момент, или же переворот подготовлялся обдуманно, был желаем? С каких пор его хотели, с каких пор и как на родине над ним работали сознательно, кто его подготовлял? В конце войны, после четырехлетнего опыта, горького опыта, были ли мы дома готовы к действительному перевороту и перемене государственного режима, к действительной, хотя и бескровной революции? Недостаточно того, что многие желали освобождения – что делали мы, чтобы его достичь, чтобы его осуществить?

Этот вопрос является вопросом национального сознания, народной совести. Чтобы не говорить слишком отвлеченно, скажу: я уже несколько раз вспоминал, что я многие годы занимался проблемой революции и почему. Это не была пустая игра с понятиями. Я анализировал себя и одновременно наш национальный характер, я анализировал и русскую душу, так как мы были русофилами, и делал это, чтобы осознать, не является ли наша славянская гуманитарная программа лишь пассивной, будем ли мы лишь защищаться, когда другие будут нас безмерно порабощать, или же мы сумеем самостоятельно, по собственной воле и инициативе, активно, по внутреннему убеждению, а не только под давлением выступить и политически действовать, – одним словом, сумеем ли мы быть сами себе господами?

Потому-то я столько занимался вопросом, как были возможны Хельчицкий и его Братья рядом с Жижкой. Был Хельчицкий пассивен, заложена ли пассивность в наших свойствах, в нашей крови, в нашем характере, в нашей душе? Или же Хельчицкий был вызван противоположной крайностью – Жижкой, был пассивен лишь тактически, не по принципу, проистекающему из нашего характера? А Жижка? Палацкий полагает, что и гуситы лишь защищались. Означает ли все это, что фактически нас вели, подталкивали, принуждали извне? Неужели мы бывали героями, лишь когда не было иного выхода?

Хельчицкий не был пассивен, наоборот, он был очень активен, решителен, радикален, был не способен на компромиссы. Хельчицкий не был менее активным, менее радикальным, бесстрашным, чем Жижка; Хельчицкий и Жижка составляли лицевую и оборотную стороны того же негнущегося чешского гроша. Ошибка Хельчицкого заключалась в том, что он неправильно понял человеческое естество.

С этой точки зрения я также, например, наблюдал наших солдат в России и в Сибири: у нас было войско, а были ли мы его господами, господами над самими собой? Умели ли мы самостоятельно располагать собой, держали ли мы себя постоянно одинаково в руках, были ли мы начеку? О том, что мы были храбрыми в минуту опасности, не было никаких сомнений; от сознательных солдат я, однако, часто слышал, что наш солдат, когда на него наступает враг, не бывает таким сосредоточенным, как в опасности. Справедливо ли это и в какой мере?

В связи с этим можно было бы указать на факт, что мы потеряли свою независимость, что мы не сумели удержать свое государство. Далее можно было бы сказать (так и говорят в действительности), что именно наше гуситство, наши Братья, вся наша реформация – а реформация является самым интимным проявлением моральной и национальной сущности – были незрелы, политически вредны и закончились именно поражением и потерей государственной независимости. Немецкая реформация была политически более конструктивна.

Вот хотя и более скромный пример из новейшей истории – «Омладина». Импровизация, вспышка бее активного окончания; погибла жизнь, и характерно, что жизнь чешского человека погибла по вине чешских же людей.

Когда я так постоянно размышлял о нашей национальной гуманитарной программе, то пришел к сознанию, что гуманизм не является врожденной, характерной пассивностью, но правильным основанием успешной, реальной политики. То, что мы добились нашей независимости, создали наше государство, является тому ярким примером.

Спор о 28 октября представляется мне спором о нашем государственном строительстве, о нашей государственности, о политической конструктивности, активности в смысле политического (не только административного!) руководства, о водительстве, о том, сумеем ли мы быть господами, надолго господами своего государства.

Так же, как и во времена Гуса, дело заключается в том, чтобы понять не только свою, но и европейскую, прямо мировую ситуацию; благодаря нашему географическому положению и истории наша политика есть и должна быть европейской, мировой, несмотря на то что мы малый народ, именно как раз потому, что мы малый народ; итак, сумеем ли мы при данной мировой ситуации удержать крепко и навсегда добытую независимость, имеем ли мы для этого достаточно способностей, достаточно разума, достаточно дальнозоркости, достаточно воли, достаточно решимости и выдержки? В этом заключается ядро спора о 28 октября.