Мировая революция. Воспоминания - [112]

Демократия, применяемая во внутренней политике, применяется и в заграничной политике; мировая война погребла три теократических самодержавия: русский, прусский и австрийский; возникли и возникают новые республики и демократии, а с ними и новые принципы международной политики; Лига Наций приобретает политическую силу и стала программой всех современных, действительно демократических политиков и государственных деятелей. Европейские Соединенные Штаты перестают быть утопией. Господство одной державы над материком и союз нескольких держав и народов против остальных держав и народов уступает место мирному сожительству всех народов и государств.

Благодаря мировой войне и победе союзников изменился внешний вид Европы и всего света. Пали царства трех величайших государств, двух величайших народов Европы. Освобождено множество малых народов – чехословаки, поляки, югославяне, румыны, украинцы, финны, эстонцы, латыши, литовцы и др. Основана Лига Наций и обеспечены национальные меньшинства. Возникли республики и усилился демократический режим. Будем надеяться, что эти политические изменения усилят стремления к моральному и культурному ренессансу и. регенерации.

Эта надежда усиливается, когда видишь изменения, произошедшие во время войны и революции внутри, среди жителей воюющих земель: цвет наций был на фронте, жил в окопах, мог и должен был размышлять о войне и ее значении; ужасы войны испытали не только воевавшие мужчины, но и их жены и дети, матери и отцы; возможно ли, чтобы после такого опыта значительное, по крайней мере по числу, меньшинство современников честно мыслящих людей не было склонно к новому режиму, режиму демократии и человечности и не стремилось к возрождению?

Развитие на протяжении всей линии идет против старого режима – вот смысл войны и нашей послевоенной эпохи; война освободила от старого режима и Германию, а освобожденная Германия избавится от своего духовного одиночества, морально преодолеет бисмаркизм и вернется к идеям и идеалам Гете, Канта и, прежде всего, Гердера и Бетховена.

Эта философия войны складывалась у меня с самого начала мировой войны; она является синтезом моих довоенных работ в области философии истории, а потому я подаю ее так сжато, как она формировалась у меня окончательно в Атлантическом океане перед возвращением домой.

Позднее дома я обработал этот набросок подробнее, в особенности подробно анализировал выдающихся лиц новой эпохи, как-то: Руссо, Гете и т. д., и более точно формулировал различные духовные направления. Быть может, издам ту работу особо, здесь же достаточно этого наброска, чтобы хоть какая ни есть гармония моей книги не была нарушена несоразмерно обширной главой.

С такими и подобными мыслями приближались мы 29 ноября к английским берегам: на пристани мне снова напомнили военными и политическими почестями, что я являюсь властью, то же самое было и на лондонском вокзале. В тот же вечер я встретился со своими дорогими друзьями-помощниками, супругами Стид и Сетон-Ватсон.

Какая разница в политическом положении в декабре 1918 г. и в мае 1917 г., когда я покидал Лондон и отправился в кругосветное путешествие! Но забот не убавилось, исчезли кой-какие старые, пришли новые…

Я пробыл в Лондоне неделю (до 6 декабря), использовав время для посещения знакомых (Барроус, лорд Брайс, Гайндман, Юнг, леди Педжет и др.), особенно же публицистов, с которыми я был в сношениях.

На ленче, устроенном Бальфуром, я встретился с избранными политическими личностями: лордом Мильнером, Черчилем и др., а также с секретарем короля, который лично в это время не был в Лондоне. Говорилось, само собой разумеется, о политической ситуации, окончании войны и задачах наступающих мирных переговоров. Как раз в этот день (29 ноября) немцы предложили союзникам проект создания комиссии, которая бы исследовала, кто виноват в войне. Усиленно интересовались Россией и нашими легионами в России и в Сибири; это особенно интересовало лорда Черчилля. Ему нравилось, как я подавил без насилия большевистскую агитацию в Киеве. Невольно во время наших разговоров я сравнивал английских государственных деятелей Бальфура, Гладстона и др. с немецкими; какая разница взглядов на мир и общество, какая разница истинно конституционализма и парламентаризма и этого, слава богу, вымирающего русско-прусско-австрийского царизма! С Бальфуром я говорил больше о философии религии, чем о политике.

В ожидании мирных конференций, я посетил некоторых политиков и чиновников, особенно Министерства иностранных дел, которые, по всей вероятности, могли принять участие в переговорах о мире: это были Тайрель, Кроу, Гардинг и др. Я посетил тоже старых знакомых: сэра Джорджа Кларка и др. Не забыл я и отдельных послов.

Тут же мне пришлось столкнуться с первым характерным дипломатическим недоразумением: свержение статуи Марии в Праге было для Ватикана доводом обратить внимание на это событие в Лондоне. Я не знаю, в какой форме это было сделано, т. к. официальной ноты об этом я не получил. Я не знал подробностей, но был уверен, что это было прежде всего следствием политического, а ни в коем случае не религиозного возмущения; я так дело и объяснил. Я ведь знал, как часто раньше требовали устранения этой статуи, которая считалась памятником нашего поражения у Белой Горы.