Мирное время - [42]

Хошмамед не один. У него есть свои люди и здесь, среди нас. Нужно пристальней смотреть вокруг, товарищи.

Кузьма Степанович выпил стакан воды, вытер рукой усы и продолжал:

- Дорогие друзья! Мы с вами находимся здесь в особых условиях. Бывшая вотчина бухарского эмира намного отстала от всей Советской страны. Везде давно уже забыли, что такое гражданская война. А у нас она продолжается до сих пор, то затухает, то вспыхивает. Здесь еще живет национализм в его наиболее отвратительных формах. Он притаился, перекрасился, но он жив. Национализм объединяется с разгромленными партией остатками троцкистов, которые заползли в глухие углы, на окраины. Они поддерживают басмачей, потому что у них одна цель: не дать социализму восторжествовать на нашей прекрасной родине.

Таджикистан - одна из тех стран, о которой гений человечества сказал, что она придет к коммунизму от феодализма, минуя мучительную стадию капитализма. Здесь еще жиреет кулак, десятки бедняков батрачат у него за кусок хлеба. Религия цепкой паутиной оплела сознание отсталого крестьянина. Закрытая чачваном женщина здесь еще не человек, а товар. Мы живем на рубеже двух миров. Перед нами свет страны, строющей социализм. За нами сотни миллионов колониальных рабов. Надо с большевистской ясностью видеть, что творится вокруг. Нужно хорошо разбираться в тех, кто идет рядом с нами. Будем бдительны, товарищи! Мы - часовые на границе Советской земли!

В напряженной тишине слушал зал слова Кузьмы Степановича. И не успел он сесть, как в зале прозвучал многоголосый приговор:

- Уничтожить убийцу!

- К расстрелу!

Тогда поднялся Вася Корниенко.

- Есть предложение просить о расстреле изменника и басмача Хошмамеда. Кто за?

Все комсомольцы подняли руки.

Виктор посмотрел на Камиля, рядом с которым еще недавно сидел Хошмамед. Он увидел поднятую вверх руку. Камиль Салимов голосовал за расстрел.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ВЕТЕР С БОЛОТ

Вскоре после пленума Виктор заболел малярией. Первое время он уходил с работы только, когда у него начинался приступ. Согнув спину, он торопливо шел по ослепительно белым солнечным улицам. Челюсти дрожали, он стучал зубами. Зажимая рот рукой, Виктор бежал, пошатываясь и спотыкаясь, как слепой.

Он врывался в свою длинную, темную и пустую комнату, бросался на топчан и натягивал на себя все теплое, что находил поблизости. Мелкий озноб переходил в крупную дрожь, Виктор поджимал ноги к груди и, закрывшись с головой, пытался согреться своим дыханием. А потом жестокий холодный озноб разом прекращался и уступал место невыносимому жару. Тогда на грязный глиняный пол падали одеяла, дыхание замедлялось, тело покрывал липкий, горячий пот. Хотелось пить. Пить! Но воды не было, в темном углу комнаты стояли сухие ведра, во дворе уже давно пересохли арыки.

С заходом солнца Виктор поднимался с постели и, опираясь на палку, шатаясь от слабости и головокружения, плелся в ближайшую чайхану.

Так продолжалось с неделю.

Болезнь обессилила Виктора. Он уже не мог работать. Целыми днями лежал он на топчане. Его тело стало сухим и легким, сильно болела спина от лежания на жесткой постели.

В маленькое запыленное окошко, по которому бегали лохматые пауки, днем заглядывало солнце. Медленно скользило светлое пятно по небеленой стене. Потом оно исчезало, наступал вечер, в окно входила густая тьма. Жужжали мухи, от этого тишина казалась еще более глубокой.

Изредка забегал кто-нибудь из товарищей, приносил ведро холодной воды, иногда лепешку или опасную для больного желтую, пахучую дыню.

Дальше все как в тумане. Однажды вошел в комнату Курбанов и еще кто-то. Они посадили Виктора на топчан, кое-как одели и под руки вывели на улицу. У ворот стоял запряженный парой фаэтон. Курбанов и его спутник усадили больного в экипаж и сели по бокам.

Виктора отвезли в больницу.

В маленькой палате, куда его положили, находилось еще несколько больных. Нечеловеческим голосом кричал помешавшийся работник Наркомфина. Он поминутно порывался вскочить с кровати. Бледная, взволнованная жена со слезами успокаивала его. Два санитара с трудом удерживали больного на постели.

У окна лежал мальчик лет шести, с ним была его мать. Ребенок болел ангиной. Рядом стонал и бредил брюшнотифозный.

По утрам больных осматривала румяная, рослая женщина - врач отделения Александра Исаковна. От нее пахло крепкими духами, она как бы излучала здоровье и уверенность в себе.

Ежедневно, в один и тот же час у Виктора начинался приступ. Жар сменялся ознобом, озноб превращался в жар.

Ярким солнечным утром, когда все в палате проснулись, увидели пустую кровать брюшнотифозного. Он умер ночью. Кровать стояла целый день голая, ничем не прикрытая и наводила уныние на больных. Помешанный кричал круглые сутки. Другого места для него не находилось: все палаты были заняты.

Прошло три недели.

Приступы прекратились. Виктор поправлялся. Иногда он выходил в халате на крыльцо больницы, смотрел, как заходило осеннее солнце, окрашивая в багровый цвет облака над острыми хребтами гор.

Изредка наведывались друзья: Шамбе, Жора Бахметьев, Курбанов. Они приносили строжайше запрещенные, а потому особенно желанные фрукты. Здесь же, на крыльце больницы, Виктор жадно съедал виноград и персики и выслушивал все новости "оттуда" - из мира здоровых.