Мириад островов - [11]

Отошла от зрелища в раме, мигом разобрала постель, вымыла посуду и рот, сама ополоснулась. Вылила в прогулочный камешек все как есть помои — тот благодарно чавкнул, принимая. Переоделась в ночнушку.

Тем временем общество потушило все фонари, кроме одного, и в его мигающем свете цепочкой двинулось в дальний конец дворика.

«А это ведь там калитка в здешних укреплениях, — догадалась Галина. — Ничего себе даниилы заточники».

В это время некто узкий в чёрном отделился от компании и с ловкостью ящерки или гимнаста полез на стену бельэтажа прямо под её окнами. И проник — слава всем богам! — в соседнее.

«Никак домой прибыл, — сказала она себе. — Что за напасть такая!»

С силой захлопнула окно и затворилась намертво. Старинные переплёты — не современные, одним-единственным ударом всё стекло не выставишь. А если слюда или рог — то и осколки тебя не поранят. Умно.

Улеглась в постель, чудесно упругую, накрылась печворком. Закрыла глаза.

«Мигом выспаться — и к заутрене в этот двубашенный…»

Но едва ли не над ухом раздался гитарный перебор и не очень громкий, но звучный баритон:

Карра, сынок, это нимало тебе не ладья:

Спит на воде, как из ветвей заплетённый щит…

— Нет, не так, — поправил себя голос. — Размер не соблюдён и мелодия хромает. Сырых яиц не напились.

Далее следовало некое струнное бормотание, звоны, удары…

— Эй, вы мне спать мешаете, — Галина изо всей силы грохнула в стену кулаком, ушиблась, подула на костяшки.

— Я смиренно полагал, что игне — или даже сэнии? — понравится, — глуховато оправдались там.

— Две строчки вдохновения и целая повозка расстроенных ладов. Я на репетиции не покупаюсь.

— Вам требуется сразу серенада, — полуутвердительно заключил голос на самых бархатных тонах. — Или колыбельная?

— Толстые стены!

«Чёрт, надо было хотя бы кровать подвинуть на другую сторону, а теперь шарашить её по здешнему паркету неловко».

— Если сэния изволит слегка продлить своё бодрствование…

— Тогда что?

— Ваш слуга очень легко импровизирует. Правда, публика никогда не получала от него поделочного сырья — только ювелирно отточенное совершенство. Нет, не поднимайтесь с ложа и не отворяйте ставень. «Стукнул перстень драгоценный в переплёт окна». Простите, вырвалось у меня по аналогии.

Галина тихонько фыркнула.

— Не у вас — у рутенца по имени Блок.

— Но ведь отлично ложится на струны.

— Разумеется. Не хотите ли напрячь этим гитару?

— У меня виола. Пожалуй даже — виоль-а-амур, хоть и без смычка.

— Ясен пень… Понятно, в общем.

«Что я несу… Молоком, в самом деле, опоили? Или хлеб замесили из муки со спорыньёй».

— Никакой звукоизоляции, — пожаловалась вслух.

— Да нет, похоже, один из моих предшественников использовал сверло по грубому камню, с поперечной насадкой. Заделали же просто штукатуркой.

«И что я его выкаю. Навряд ли такой уважаемый субъект. И молод, судя по голосу».

— Виола — орудие менестреля.

— О, я отнюдь не придворный, в смысле, поэт, угревшийся при дворе. Уж скорее — бродячий студент. Музицирование даёт возможность легко общаться и недурной приработок.

— Вижу-вижу.

— Нет. Только слышите.

— Хочу слышать. Но не больше того.

— Вы правы. Без вашего грозного спутника вам лучше не рисковать, — ответил её незримый собеседник с какой-то совсем незатейливой интонацией. — Вы ведь так игривы от боязни.

— О-о.

— На самом деле без Орихалхо должно быть спокойнее, чем рядом. Такой совершенный воин не уйдёт, если имеется хотя бы тень опасности, но тогда и гнать бесполезно.

— Вы его знаете? Слышали?

— Слышал имя. Знаю всех ба-нэсхин. Морян то есть.

— Вы не готиец. Другой акцент, иные слова.

— Отчасти франзонец, в некоей мере из Вольного Дома, что в Вестфольде, малая толика скондства… Всего понемногу.

— А я-то огорчалась, что Орихалко сюда нельзя. И что заперли тут одну.

— Вы свободны. Отшельники запирают лишь своё одиночество.

— Я думала — только нас, женщин.

— Женщина куда более склонна к разрушению покоя. Как все, не бреющие бороды.

Со стороны кровати ответа на реплику не последовало.

— Вы заметили, что Орихалхо не пользуется бритвой?

«Как оружием или? Ну да, как вообще моряны. Ба-нэсхин, надо запомнить. Если бы вынул хоть раз — я бы просто опешила. Из-за папы тоже. Бритвы здесь только одного вида — опасные. В Лутении у него была целая коллекция: каждое утро намыливался помазком по самые глаза, шутил, что в Европе повывели этот инструмент, дабы не искушал на самоубийство. Мода ведь прямо была в девятнадцатом веке — горло резать».

— Незнакомец, а имя у вас какое?

— Нусутх.

— Правда?

— Это из одной вашей книжки.

— Помню. «Левая рука тьмы».

— Означает «неважно, ерунда».

— Да-да. И моё имя тоже «Нусут».

Ответ соединён с вопросом. В смысле — давайте обменяемся этими небольшими тайнами.

— Пусть будет так. Нусутх. Ничто. Нигель. Сифр.

— А песня мне будет? Та самая.

— Песня будет. Та самая.

И сразу — тихий, вдумчивый голос виолы, которая подбирает мелодию под слова:

«Карра, сынок, это нимало тебе не ладья,

только прочная чаша из бычьих кож,

чтобы краем черпать океанскую воду.

Впрочем, в шторм вонзается в море что нож,

круто держась на волне в любую погоду.

Карра спит на воде: из ветвей заплетённый щит

как мандорла овален, распёрт крестом,