Широкая кровать, на которой каждое утро просыпается Алек, Алексей, у друзей Алехан, повёрнута изножьем к окну. Всякий раз иные пейзажи, оправленные в широкую стальную раму, изысканную в своей лаконичности. На сей раз там поздняя осень: нагие мокрые ветки, покрытые зеленовато-серым лишайником, тусклая охра павшей листвы, озябшая трава под одеялом из растаявших снежных хлопьев. Необычно крупных. Это красиво — до дрожи. Он сам не знал, что способен так остро отзываться на красоту.
— Чистый Левитан, правда? — негромко отзывается жена. Она, как всегда по утрам, входит в его спальню почти бесшумно, боясь потревожить сон, если вдруг он спит, а не лежит, как бывает нередко, с полузакрытыми веками.
— Сразу видно дочку знаменитого художника, — мигом отзывается Алехан и даже поворачивает на голос большую седую голову.
Полное девичье имя жены — Эрденэ Зориктовна Дондурова, о нём вспоминают, лишь когда приходится предъявлять паспорт на границе, а это редко. Даже по социальной карте она Эльвира Зиновьевна, такой был официальный договор. Фамилия мужа, остальное адаптировано для удобства в обороте. Зафиксировано не как-нибудь — официально. Даже год рождения впору бы поменять: мать взрослых детей, можно сказать, скоро внуки пойдут, а сама как девочка, такие уж они все, моголы. Нежная золотисто-смуглая кожа без единого волоска на теле (кому, как не супругу, знать это), только волосы на голове плотные, непроницаемо чёрные, с металлическим блеском. Широкие скулы, небольшой нос и рот, припухшие веки (как его — эпикантус?), узкие глаза, в тёмной глубине которых не видно белка. Ничего не видно, кроме ночи.
Буддийская богиня.
Сегодня Эрдэ не заплела кос и не скрепила их плоские изгибы широкими серебряными заколками: не захотела, не снизошла? Первое время после того, как отделились младшие, переплетала на радостях каждый божий день. Или просто не успела?
Зато синий парчовый халат с широкой бархатной оторочкой и поясом несёт на себе все цвета летнего вечера. Овальные медальоны расшиты заревым золотом, вздёрнутые кверху головки рукавов простёганы яркой багряной нитью, по чёрному поясу сплошь легли серебряные хвостатые звёзды. И вся эта роскошь — чтобы поднести занедужившему супругу…
— Тебе один кофе с корицей, как всегда, или, может быть, печенья захочешь? Боорцоги не очень сладкие, аппетита не перебьют.
— А знаешь, давай.
…не одни привычные лакомства — саму себя. Драгоценный футляр, жёсткий и почти не расширяющийся книзу, чуть сплющивает грудь, скрадывает излишне пышные бёдра и делает ноги чуть более длинными и прямыми. Эталон древней степной красоты: женщина должна выглядеть хорошей всадницей. Но в то же время — недоступной богиней.
Недоступной для мужа.
Алексей приподнимается в подушках, опираясь локтями, садится. Поправляет узорную тафью, в которой даже спит с не очень давних пор. На низкий лакированный столик хорошей китайской работы — императорские драконы, трёхногие фениксы — водружён такой же чёрный керамический кофейник и две чашечки с иероглифами. Подрумяненные печеньица сложены горкой на белом блюде. Жена присаживается сбоку, наливает обе чашечки, берёт одну под донце, как пиалу: пальцы длинные, тоже словно покрытые лаком, как столик и коротко стриженные ногти. Работа такая — требует ухоженных рук и постоянного массирования пальцев с дорогим питательным кремом.
— Как, вроде удалось сегодня?
— У тебя всё удаётся, за что ни возьмись.
— Странный оборот. За что ни возьмусь? За что ни возьмёшься? Русский язык такой… ну, такой…
— Неважно. Ты знаешь его очень хорошо, Эрдэ.
Алек прихлёбывает из чашки, слегка обжигаясь. Истинный кофе — крепок, словно супружеская любовь, сладок, как отроческий поцелуй, горяч и пылок, подобно зрелой страсти.
— Кстати, как там дети: пишут тебе?
— Кстати? (Следует лёгкая улыбка.) Нет. Не пишут. Говорят по скайпу. Каждый вечер, когда ты уже спишь. Прости.
— Да нет, ничего, — мужчина слегка вздыхает. — Так у них всё идёт по плану?
Привычка — вторая натура. Хочешь добиться точного ответа — спрашивай точно и дословно. Хотя можно схитрить, выдав действительное за желаемое.
Не очень желаемое.
— Не вполне по плану. Земля тянет книзу. Но ведь так всегда — чего уж ожидать от этого создания Мары. Девочке трудно на суше, во время прогулок ноги начали отекать. Мой сын о ней беспокоится. Говорит, как бы не пришлось с нею в море уходить, на приливную полосу. В восьмидесятых годах прошлого века такое рекламировали даже врачи, говорит.
— Я бы на вашем месте о таком даже и думать не смел.
Тихая вспышка характера. На самом деле — что ему до них? Его сын никогда не станет рисковать своей милой. Во всяком случае — в здравом уме.
— Иногда мне кажется, что моя Гаянэ собирается родить дельфина.
— Не шути так. Хотя отчего же такому не сбыться? Жизнь вышла из моря. Богиня родилась из морской пены.
— Теперь ты шутишь, верно?
Боорцоги кончаются чуть раньше кофе. Жена убирает столик вместе с посудой — от ножек на простыне остались вмятины, всё-таки он мало приспособлен к такому делу. Уносит прочь — споласкивать тарелку, мыть пустые кратеры из-под кофе, некогда кипевшего тяжёлой вулканической лавой.
