Мирелла - [6]

– Знаю, что тебе нужно, – сказала Мирелла. – Ты должен разучить песнь водоносов.

И стала напевать:

Вирелэ [3] водоносов

С ведра вода

Туда, сюда.

Тащите бочки и горшки,

Тазы, котлы и котелки

С ведра вода

Туда, сюда.

Тяните кружку, ковш, стакан,

Бутыль, бадью, ушат и жбан.

С ведра вода

Туда, сюда.

Они зашагали в такт песне.

Пан слушал, как свежо, ладно звучит Миреллин голос, и чувствовал, что дух его крепнет. Ему чудилось, будто коленца песни пособляют ему идти.

– Эй! – воскликнула она вдруг, прервав песнь. – Что-то не слышу, как ты подпеваешь.

Пан пробурчал, что не умеет петь, ему милее слушать. Да и дыхание бы не сбить. Мирелла держалась противного мнения:

– Всяк петь умеет, – отрезала она. – Разве учил меня кто? А пою, сам слышал. Звуки – они сами собой идут.

И она встала пред мальцом, чтобы он лучше уразумел ее слова.

– Когда отрядили нас на водоношение, бургомистр назначил нам особый крик. Должно нам было кричать: «Вода! Вода!» – всякий раз, как на иную улицу свернем. – Лицо ее брезгливо скривилось. – Тогда я напев этот и выдумала. И все прочие водоносы тоже его поют. Так что и ты должен петь, раз в водоносах ходишь!

Дабы не осердить ее, Пан принялся подпевать. И вскоре сам подивился чуду: с песней и впрямь ноша легчает. Когда подхватывал он запев с Миреллой на пару, то и нога ступала в такт, и ведра колыхались согласно, и вода в них словно теряла в весе.

И всё же, когда в церкви зазвонили вечерню, он ощутил такую немоготу, что едва не рухнул наземь. Все члены его были разбиты, истерзаны, надсажены. И дух, и ноги подкашивало так, что на каждом шагу он ждал обморока. Слишком тяжелы были труды для нежных его годов.

– Крепись! – окликнула его Мирелла. – Сей час домой придем.

Домом звала она большой сарай, прежде служивший конюшней. Член магистрата переназначил его в общую ночлежку. Водоносы спали здесь на подгнившей соломе, спиной ко всем сквознякам. Трухлявые, источенные червем доски разошлись и пропускали зимний холод, летний зной, а в остальное время года – дождь с ветрами. Располагалось сие жилище недалеко от площади, в весьма удобной близости от бургомистрова дома.

Вся стая уже воротилась в гнездо. Бедвик примостился в углу, в окружении еще семерых парней. Этих крепких балагуров будто кроили по одной мерке: широкий торс, поджарые икры, весь стан квадратный, а подбородок вдавлен в грудь, ибо хоть и было в них силы по летам, но годы водоношества уже исказили, сгорбили плечи.

Мирелла пересекла сарай, обойдя их стороной, и укрылась в углу. Пан, оробев, неотступно шел за нею. Водоносы влекли его: подмывало подойти и заручиться их дружбой. Но он крепко боялся, что те осмеют его и прогонят. С Миреллой было покойнее, хоть и печалился он, что выглядит мальцом, уцепившимся за водоноскину юбку.

Зной еще бился в сарайные стены. Мирелла потянулась, разминая плечи, сперва одной, потом другой рукой. Она освободилась от части лохмотьев, дабы их постирать. Размотала покрывавшее голову сероватое полотнище. И по спине ее разметались огненные пряди. Пан, разинув рот, взирал на киноварь волос, горящих ярче углей. Во всю жизнь не видал он подобных. Так вот почему сестры окрестили ее Резхен, «Розочкой».

Прятать волосы Мирелла стала тогда же, когда наметилась ее грудь. Пока была она девчушкой, горожане не замечали ее, разве когда хотели воды, но и тут глядели лишь на ведра. Но чем дальше росла она в слишком коротком своем одеянии, тем чаще ловила мужеские взоры. И коль скоро огненный волос ее цеплял чужой глаз, она решила его прятать.

В сарай вошел тот же член магистрата, что наделил Пана ведрами. За спиной его слуга держал поднос. Всяк водонос получил свой паек: грубую миску с бурой похлебкой, в коей Пан углядел как будто редкие кусочки капусты и лука. Все уселись прямо наземь и принялись хлебать с жадностью.

– Экая погань! – воскликнул Деодат. – Баланда нынче перчена как черт!

– Чем больше приправ, тем еда гнилее, – шепнула Мирелла Пану. – Кухарь сыплет травы изрядно, чтобы гнилость вкуса прикрыть.

Похлебка подавалась с сухарем – его водоносы грызли впотьмах, как скроется солнце, дабы не видеть, как копошатся в нем черви.

Первый десяток лет своей юной жизни Пан провел в приюте, окруженный заботами добрых монашек. А значит, обладал редким везением, раз дожил до сей поры и не полег от голода, холода или какого недуга. После дня тяжких трудов сарай показался ему уютным гнездышком, а сей ужин – сытной трапезой.

Мальчик замечал, что Мирелла всё держится особняком. Парни были старше ее на два, на три года. Когда же ходила она мимо, они не скупились на издевки. Бедвик, оглянув ее тонкие жилистые ноги, кои она оголила, плюнул с омерзением:

– Бесовская сила! Это на каких же тростинках она ходит! Чисто солома!

Заслышав острое словцо, прочие водоносы покатывались со смеху.

– А вот будь бы средь нашей братии красивая деваха… – воздохнул Бедвик с притворным сокрушением.

И пустился в мельчайших чертах расписывать образчик женского совершенства. Его измышления возбудили живой интерес средь товарищей: всяк добавлял свой штрих в прелестную парсуну:

– Мне по душе чернушки, душки, толстушки, мягкие, как плюшки, – сказал один.