Мираж - [29]

У подножья одной из пальм с альбомом на коленях сидел Зоннек, привыкший к африканскому климату и как будто не чувствовавший жары; он рисовал дачу Осмара, стоявшую на некотором отдалении на мыске среди пальм. Сзади послышались шаги, и в следующую минуту перед ним появился Рейнгард, протягивая ему телеграмму.

— Из Каира, вероятно, от нашего агента, — торопливо сказал он. — Может быть, это желанная весть, которую мы ждем со дня на день.

— А потому ты не мог дождаться моего возвращения и сломя голову прибежал сюда, — сказал Зоннек, неодобрительно взглядывая на пылающее, разгоряченное лицо молодого человека.

— После будете браниться, — перебил он его с нетерпением, — читайте, пожалуйста!

Зоннек пробежал телеграмму и протянул ее Эрвальду, напряженно следившему за выражением его лица.

— Ты прав, это ожидаемое известие. Мы можем выступить.

— Наконец-то! — радостно вскрикнул Рейнгард.

— Действительно, пора. Мы потеряли почти два месяца. Я телеграфирую, чтобы наши люди с багажом тотчас выезжали. Они могут быть здесь дня через три-четыре, и тогда…

— Тогда вперед! — договорил Эрвальд с сияющими глазами, — в царство фата-морганы!

— Ты радуешься, как ребенок рождественской елке. Неужели тебе в самом деле так легко расстаться с Луксором, то есть я хочу сказать… с тем? — и он кивнул в сторону дачи консула.

Молодой человек слегка улыбнулся.

— Ну, что же ведь нет надобности расставаться навсегда; можно сказать и «до свиданья».

— Конечно. Но мне кажется, что в последнее время ты скорее избегал дом Осмара, чем стремился в него. Это было кое-кем замечено и вызвало недовольство. Мне поручили сделать тебе выговор.

— Поручили? Кто? Надеюсь, не консул?

— Нет, Зинаида. Но почему ты спрашиваешь?

— Потому что обращение со мной Осмара сильно изменилось. Он достаточно вежлив, но прежней приветливости нет и в помине. По временам у меня появляется даже такое ощущение, как будто мои посещения ему в тягость и он терпит их только ради вас.

Зоннек давно заметил то же, но ответил совершенно спокойно:

— Должно быть, он открыл любовь Зинаиды к тебе. Неужели ты ожидал, что он примет с распростертыми объятиями жениха, который ничего не может положить на чашу весов, кроме будущего, тогда как на другой чаше такой претендент как лорд Марвуд? Ты должен быть готовым к борьбе за невесту; ты ведь так любишь борьбу вообще, неужели она пугает тебя здесь?

— Борьба с отцом — нет, — горячо сказал Рейнгард, — но меня пугает борьба с богачом, который, может быть, смотрит на меня как на авантюриста, и презирает в качестве такового. Эта мысль часто огнем обжигает мой мозг. Если бы мне когда-нибудь дали почувствовать это, я не переступил бы больше порога Осмара!

— То есть отказался бы от Зинаиды?

Вопрос был произнесен серьезно и укоризненно. Молодой человек ничего не ответил, но на его лице появилось выражение жесткого упорства.

— Если ты в состоянии сделать это, значит, ты не любишь Зинаиды, а в таком случае, конечно, лучше расстаться, не доводя дело до объяснения. Марвуд будет очень благодарен тебе за то, что ты уступишь ему место.

— Вы считаете возможным, что Зинаида отдаст руку такому человеку как этот Марвуд? — тихо спросил Рейнгард.

— Если ей придется похоронить свою девичью мечту, а отец будет настаивать, то это весьма вероятно. Но я не хочу влиять на тебя; неприятно брать на себя ответственность, вмешиваясь в судьбу человека, особенно, если он идет не обычной, избитой колеей. Я хочу отправить телеграмму, пойдем вместе?

— Нет, я не пойду, — коротко ответил Эрвальд.

Зоннек ушел, а Рейнгард лег на спину, глядя на вершины пальм.

Любил ли он Зинаиду? Правда, он не был равнодушен к этой красивой девушке, но в его чувстве немалую роль играла польщенная гордость, сознание, что его предпочли, тогда как никто иной не мог похвастать этим. Он только что вскрикнул от радости при известии о скором отъезде. Перед ним открылась желанная даль, и теперь он чувствовал, как его тяготит мысль о том, что он мог связать себя словом и обетом верности с какой-нибудь женщиной. Все-таки это были узы.

— Мне кажется, я не гожусь для любви, — сказал он вполголоса. — В ней нет того великого, сказочного счастья, которого я жажду. Но где же оно в таком случае?

Поблизости раздался звонкий детский смех. Из-за края берега, высокого и обрывистого в этом месте, появилась головка в широкополой соломенной шляпе, а за ней — маленькая фигурка. Она ловко карабкалась вверх и легким прыжком выскочила на ровное место, а вслед за тем радостный детский голос закричал:

— А я первая! Скорей, Гассан!

Рейнгард поднял голову и увидел Эльзу фон Бернрид, которая, стоя на краю, махала обеими ручками. Теперь показалась и вторая, такая же маленькая, но темная фигурка, поспешно вскарабкавшаяся вслед за первой. Разгоряченные, запыхавшиеся дети с радостными криками помчались к пальмам.

— Эльза, как ты сюда попала? — спросил молодой человек, удивленный тем, что девочка бегает за территорией сада без присмотра.

Эльза только теперь заметила лежащего на земле Эрвальда, но не особенно смутилась. Обычно она очень мило приседала «чужим дядям», но Рейнгард в ее глазах не относился к широко распространенному роду людей, именуемых дядями, и никакие силы не могли бы заставить ее назвать его этим словом.