Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом - [73]
Не устраивай анданте, мой мальчик, сейчас у нас пойдет престо. Ну, двигайся, двигайся же, доходы ты подсчитаешь позже, надо ехать дальше, галоп, гоп-гоп, в седло, марш-марш, первый раз нажать педали, за ним второй, мы катимся дальше, все катимся и катимся…
Несколько дней спустя он предоставил в мое распоряжение горный перевал — подъем на Санкт-Неизвестно-кто, двадцать один километр непрерывного подъема. В таких случаях самое главное — ритм. Равномерно нажимать на педали, медленно наращивать скорость, не выложиться раньше времени, с одинаковой силой толкать и тянуть. Бай Дан тем временем любовался окрестными видами. Словно вообще первый раз в жизни увидел горы. Когда угол подъема резко увеличивался, он тоже прилагал некоторые усилия. Это выбивало меня из ритма. Машины на полной скорости проносились мимо, воздушная струя несколько секунд трясла нас, будто самолет, попавший в воздушную яму. Пришлось мне слезть с седла. Накачать шины. Легкие мои работали на удивление хорошо. А вот бедренные мышцы — те понемножку скисли. Я нацелился на ближайший поворот. Пытался думать лишь о небольшом расстоянии до ближайшего поворота. Как много дорожных знаков. Черно-белые треугольники. Серо-синий асфальт. Аккуратная широкая белая полоса. «Уж не по этой ли дороге вы ехали тогда на север?.. — спросил Бай Дан. — Ты не припоминаешь эти вершины? Царственные, возвышенные, такое не каждый день доводится видеть». Мечтатель он у нас. Очередной поворот. Мышцы скоро выйдут из строя. Больше нет сил. Остановка. Я хлопнул Бай Дана по спине и указал на завидневшуюся перед нами стоянку для отдыха. Поперек шоссе мы подъехали к каменному столу с двумя каменными скамьями. И со вставленными в бетонные урны мешками для мусора. Дальше — балюстрада, за балюстрадой — обрыв. Слышен гул водопада. Какая красота, Бай Дан уже стоял возле балюстрады, сынок, ты только полюбуйся. Я пыхтя подошел к нему, каждый шаг причинял мне боль, и ноги были все равно как лакричные палочки.
Наконец-то мы достигли перевала. Потрясающее чувство! Группу домов мы увидели уже несколько минут назад, окидывая взглядом последние повороты. Тут и самого Бай Дана охватил азарт велосипедиста, и он начал так рьяно нажимать на педали, как, верно, не нажимал ни разу за все столетие. Задав высокий темп, мы миновали последний поворот и вышли на финишную прямую. Слева отстаивались автобусы. Туристы бестолково сновали взад и вперед. Все уставились на нас с таким видом, словно им еще в автобусе сообщили по радио, что наша разновидность человекообразных давным-давно вымерла.
Мы отъехали, еще не решив толком, где нам остановиться, и увидели за стоянкой статую святого, того самого Санкт-Неизвестно-кого. Бай Дан направил нас туда. Мы объехали статую. «Ты много с нас потребовал, — вскричал Бай Дан, — но мы охотно предоставили тебе требуемое!» И он звучно высморкался. После этого мы вышли перед ресторанчиком.
С наружной стороны все стены дома были расписаны изречениями «Хвала прилежанию», «Вера в Господа». Внутри обстановка оказалась еще солиднее. Полно народу. Нам встретилась ядреная кельнерша; в одной руке, которой вполне можно было бы толкать ядро, она несла целую батарею пивных кружек, а на другой у нее был поднос с бело-коричнево-красноватыми кушаньями. «Сзади есть места». И она пробежала мимо нас. Сзади означало совсем сзади, самые плохие места во всем заведении, возле дверей на кухню. Чад и шум придавили нас к скамьям. После двух бутылок минералки мы заказали себе поесть, тот самый красно-бело-коричневый вариант.
— Поздравляю, Алекс, ты выдержал первый серьезный экзамен. Порой меня охватывали сомнения, но теперь я вижу, что ты у нас еще хоть куда. Замечательно, замечательно. — Первый раз я оглядел своего крестного подробно и внимательно, будто лицо его могло мне что-то сказать; у него был внушительный лоб, широкий и выпуклый, словно большой экран кинескопа.
Кухонная дверь ни на минуту не оставалась в покое, позади Бай-Дановой головы она раскачивалась взад и вперед, словно работала на сдельной оплате.
— Ты слышал? — спросил с полным ртом Бай Дан.
— Что слышал?
— Ты только послушай, родные звуки. Кто-то за дверью чертыхается так, словно дважды просадил по три игры кряду.
Бай Дан встал и немного спустя вернулся, приведя с собой какого-то человека, у которого на груди виднелись остатки кушаний, а на лице отеки. Иво. Так представился этот человек.
— Вы к нам не присядете на минуточку?
— Почему ж и нет. Я ведь им сказал, что ухожу. Я это больше терпеть не намерен.
— Пить что будете?
— Двойной шнапс и пиво.
Мы продолжали есть, он пил. Когда все мы наелись, и отдохнули, и успокоились, Бай Дан спросил этого самого Иво, играет ли тот.
— Играю ли я? А вы вообще знаете, кто сидит с вами за одним столом? Если допустить, что я вообще хоть что-нибудь умею, то это именно играть. Тут меня никто не одолеет.
— Прекрасно, прекрасно. Нет ли тогда у вас желания разыграть пятерку с этим молодым человеком? Думается, вы бы могли кое-чему его научить.
— У меня уже зачесались руки. Надо поддаваться или как? Игра двух равных партнеров. Значит, договорились, мне не хотелось бы, чтобы вы потом на меня рассердились, если вам придется несколько дней подряд утешать этого молодого человека. А принадлежности где взять?
Роман вдохновлен жизнью и трудами Ричарда Френсиса Бёртона (1821–1890), секретного агента, первого британца совершившего хадж в Мекку, переводчика Кама-Сутры и “Тысячи и одной ночи”, исследователя истоков Нила и жизнеустройства американских мормонов.Действие детально следует за биографией его молодых лет, а порой сильно удаляется от дошедших свидетельств, домысливая увлекательную историю жизни главного героя — “образцового британца конца XIX в.”, с особой элегантностью офицера-разведчика, героя-любовника и “возлюбленного истины” несшего бремя белого человека сквозь джунгли Индии, пески Аравии и дебри Африки.
Сделав христианство государственной религией Римской империи и борясь за её чистоту, император Константин невольно встал у истоков православия.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Книга Сергея Зенкина «Листки с электронной стены» — уникальная возможность для читателя поразмышлять о социально-политических событиях 2014—2016 годов, опираясь на опыт ученого-гуманитария. Собранные воедино посты автора, опубликованные в социальной сети Facebook, — это не просто калейдоскоп впечатлений, предположений и аргументов. Это попытка осмысления современности как феномена культуры, предпринятая известным филологом.
Не люблю расставаться. Я придумываю людей, города, миры, и они становятся родными, не хочется покидать их, ставить последнюю точку. Пристально всматриваюсь в своих героев, в тот мир, где они живут, выстраиваю сюжет. Будто сами собою, находятся нужные слова. История оживает, и ей уже тесно на одной-двух страницах, в жёстких рамках короткого рассказа. Так появляются другие, долгие сказки. Сказки, которые я пишу для себя и, может быть, для тебя…
Благополучная и, казалось бы, вполне состоявшаяся тридцатипятилетняя женщина даже вообразить не могла, что однажды с ней произойдет невероятное: половина ее «я» переселится в случайно встреченного юношу и заживет своей жизнью — той, в которой отказала себе героиня в силу строгого воспитания и природного благоразумия…
Тадеуш Ружевич — особое явление в современно» польской литературе, ее гордость и слава. Едва ли не в каждом его произведении, независимо от жанра, сочетаются вещи, казалось бы, плохо сочетаемые: нарочитая обыденность стиля и экспериментаторство, эмоциональность и философичность, боль за человека и неприкрытая ирония в описании человеческих поступков.В России Ружевича знают куда меньше, чем он того заслуживает, в последний раз его проза выходила по-русски более четверти века назад. Настоящее издание частично восполняет этот пробел.
Мари-Сисси Лабреш — одна из самых ярких «сверхновых звезд» современной канадской литературы. «Пограничная зона», первый роман писательницы, вышел в 2000 году и стал настоящим потрясением. Это история молодой женщины, которая преодолевает комплексы и травмы несчастливого детства и ищет забвения в алкоголе и сексе. Роман написан в форме монолога — горячего, искреннего, без единой фальшивой ноты.В оформлении использован фрагмент картины Павла Попова «Летний день, который изменил жизнь Джулии».
УДК 821.112.2ББК 84(4Шва) В42Книга издана при поддержке Швейцарского фонда культурыPRO HELVETIAВидмер У.Любовник моей матери: Роман / Урс Видмер; Пер. с нем. О. Асписовой. — М.: Текст, 2004. — 158 с.ISBN 5-7516-0406-7Впервые в России выходит книга Урса Видмера (р. 1938), которого критика называет преемником традиций Ф. Дюрренматта и М. Фриша и причисляет к самым ярким современным швейцарским авторам. Это история безоглядной и безответной любви женщины к знаменитому музыканту, рассказанная ее сыном с подчеркнутой отстраненностью, почти равнодушием, что делает трагедию еще пронзительней.Роман «Любовник моей матери» — это история немой всепоглощающей страсти, которую на протяжении всей жизни испытывает женщина к человеку, холодному до жестокости и равнодушному ко всему, кроме музыки.