Мир вашему дому - [55]

Я растерялся: то ли шутит девчонка, то ли всерьез моими же словами меня останавливает.

— Назад! — опять кричит и лесенку ногами от стены отталкивает.

Я обиделся и слез.

— Пусть придет ночью Хаким и обженит тебя, — говорю я снизу. — Я защитить тебя хотел.

Она увидела лопату в моих руках и поняла мои добрые намерения. Отбросила колун и улыбнулась.

Примостился я у входа на сеновал, с лопатой и колуном. Мадина легла поодаль, на свой топчан. Оба не спим. Я боюсь уснуть и прозевать Хакима с его австрийским штыком. На всякий случай лесенку наверх затащил. У Мадины свои причины для бессонницы: как дальше жить, не оставит ее в покое Хаким.

Лежит она под одеяльцем длинная, узкая, притихшая. Личико смуглое опечаленное ко мне повернула, смотрит на меня черными глазищами не мигая.

— Надя, — говорю я тихо и весь сжимаюсь. — Мин хине яратам…

Она молчит. Потом заговаривает быстро, сердито:

— Это хороший слова. Не надо так смеяться. Ты плохой джигит, Павел…

— Я серьезно, Надя. Завтра я кончу печь. Как же я тебя здесь одну оставлю? И Хаким, и твой родственник — оба хороши, из одной стаи. Не отдадут они мне тебя по-доброму. Так ведь?

— Ты едешь Михайловка. Хаким будет искать жена. Я не хочу, — раздельно, с трудом подбирая слова, сказала Мадина.

— Тогда я увезу тебя.

Я приподнялся и, мешая русские и башкирские слова, предложил Мадине уйти из аула завтра ночью.

Лицо ее разгладилось, она впервые за вечер улыбнулась. Однако стоило мне приблизиться к ней, как Мадина села в постели, замахала руками и сделала сердитое лицо. Стыдливая сдержанность ее удивляет меня всю жизнь. Иногда мне кажется, что у нас не было медового месяца, первых горячих супружеских лет, детей, а рядом со мной живет, дышит, встревоженно поводит глазами малознакомая красивая женщина, такая всегда желанная и близкая, но не устающая сдерживать тебя, разрешающая ласкать себя глазами, улыбкой, словами, но не выносящая нетерпеливых жадных рук, супружеских вольностей. Оттого, наверно, не стареет Надя в моих глазах, и мне кажется, что мы с ней год от года привязываемся друг к другу все больше и нашей сердечной привязанности нет конца и пределов…

МАТЬ: — Большой, сильный и добрый Павлуша лежал у входа на сеновал и стерег мой чуткий сон. С этого дня я боялась не за себя, а за него. Любовь, по-моему, не признает своего «я». Есть «он», и ты думаешь о нем, переживаешь, начинаешь день мыслями о нем и засыпаешь с молитвой всему доброму на свете, чтоб отпустило еще один светлый день ему и тебе.

Сквозь легкий сон мне чудилось прикосновение его рук. Я вздрагивала, открывала глаза, сон слетал, и я разочарованно вздыхала: руки мне приснились. Павел тихо лежал у входа со своей лопатой и слушал, не крадется ли злой Хаким. Мне становилось страшно. У Хакима много верных, послушных джигитов, они убьют Павла. Он умрет, даже не узнав моего поцелуя. Средь ночи я решила подойти и поцеловать его, но когда я представила, что целую чужого человека, иноверца, я испытала суеверный ужас. Я подумала, что обязательно грянет гром и поразит нас обоих. Угадал ли Павел мое желание, но он встал и пошел ко мне. И снова я вскочила и замахала руками, прогнала его, а сама упала в постель, сердце колотилось, и я жалела себя и его. Этот суеверный, сладкий ужас перед нашей любовью не отпустит меня всю жизнь. Меня не покидает чувство греховности и запрета в нашей с Павлом близости. И я буду всегда пугаться, ждать, торопить и не уметь насыщаться его добрыми руками, словами, которые всегда мне кажутся только нашими, и ничьими больше. Я боюсь улыбаться ему на людях, боюсь, что они разгадают мою не знающую пределов любовь к Павлу, разгадают и засмеют меня. И Павел стесняется меня на людях, мы с ним как брат с сестрой снаружи, а внутри — без меры влюбленные, но хитрые и умело прячущие от людей свои чувства люди. Самое странное, что года идут, а мы будто не стареем, все желаннее друг другу, ближе и открываем каждый день в душах своих новые стороны. И вот подошло время, когда мы прячем наше потаенное чувство не от друзей и знакомых, а от наших умненьких, все подмечающих и вездесущих детей.

ОТЕЦ: — Утром мы сели завтракать. Хозяева выглядели встревоженными, мне кажется, они тоже не спали. Я встал из-за стола и принялся за работу. Печь надо было закончить до вечера. Надя молча помогала мне. Она была очень серьезна, работала быстро и проворно.

После обеда хозяйка хотела было увести Надю к родственникам, в другой конец аула, но она так глянула, что у хозяйки пропала охота говорить.

К вечеру я вывел трубу наружу, надел на нее старое, без дна, ведро, затопил печь и подозвал хозяев. Они недоверчиво глядели на горящие дрова, на печь, от просыхающих боков которой пошел пар. Хозяин выскочил на двор, поглядел, как дым синим столбом поднимается из трубы к небу, и вернулся очень довольный. Через час печь нагрелась так, что последние опасения хозяина рассеялись вместе с дымом. Потирая руки, он сказал, что дров теперь надо будет готовить на зиму в три раза меньше.

Перед ужином хозяин раскрыл кованный железом сундук, залез в него по пояс и долго рылся в тряпках, свертках, узлах. Наконец он сел за стол и выдал мне половину причитающихся по уговору денег. «А где остальные?» — спросил я, глядя в грудь хозяину. Он почесал обритый затылок, полез снова в сундук и так перешуровал его, что выставленный наружу зад ходуном ходил. Усталый, вспотевший, вылез хозяин из сундука и руками развел. За ним полезла дородная хозяйка и стала шуровать с неменьшим усердием. Я отвернулся. Надя, поглядывавшая на меня и хозяев с тревогой в глазах, прыснула в кулачок. Хозяйка, разогнувшись над сундуком, тоже развела руками. Чтобы рассеять мои подозрения, она закричала на мужа, схватила его за худую шею и чуть не всего затолкала в сундук. Тот устроил карусель из тряпок, узлов и свертков, но денег не нашел. Наглотавшись пыли, он с грохотом закрыл сундук, сел на него и, прочихавшись, объяснил мне, что с деньгами вышла незадача, но он утром пойдет к своему «шабра» и займет до осени. «А сейчас нельзя сходить? — спросил я. — Или шабра спать лег?» — «Нет, шабра спит поздно, — охотно пояснил хозяин. — Только он вечером денег не дает — грех, говорит». — «Ладно, — проворчал я. — Дотерплю до утра с расчетом. Но чтоб с восходом солнца деньги были. — И пошутил: — А то я пустую бутылочку вставлю в одно место, у тебя печь шайтаном будет кричать всю зиму». — «Такой печь не надо, — испугался хозяин. — Деньги утром принесу, Павел, без обмана — держи карман шире».