Мир тишины - [9]

Слово, обретающееся в тишине, обитает в мире, выходящем за приделы мира видимого - в мире тишины. Проблеск ясности, свойственный слову, возникает из проблеска невидимого мира - проблеска, нисходящего на слово, пока оно ещё заключено  в человеческой тишине.

2

Тишина вызывает  в человеке скорбь, поскольку она напоминает ему о состоянии, в котором падение, вызванное словом, ещё не свершилось.  Тишина заставляет  человека тосковать по состоянию, предшествующему падению, и одновременно она тревожит его, ибо в тишине всё так, словно в любой момент внезапно может возникнуть слово и с этим словом вновь случится первое грехопадение. Вот почему люди относятся ко всякому поэту как к выскочке - потому что он, поэт, имея под рукой лишь язык, похоже, не обременён сознанием того, что  люди впали в грех именно по вине слова. Но человека также тянется к поэту, поскольку в поэзии слово пребывает в своём изначальном состоянии, подобно самому первому слову, сделавшему его человеком - и это вселяет в него радость.

3

Безмолвствующий, человек пребывает - не субъективно, но феноменологически - в состоянии,  предшествовавшем возникновению языка. Иначе говоря, безмолвствуя, человек словно выжидает появления языка в первый раз. И хотя в тишине он и обладает словом, но слово это - на грани исчезновения. В тишине человек готовится вернуть слово Творцу, от которого он впервые и получил его. Следовательно, почти во всякой тишине есть что-то священное.

Пребывая в тишине, человек находится на грани готовности вернуть слово туда, откуда оно явилось. Но в следующий миг - миг, когда он начинает говорить - он становится тем, кто только что обрёл слово из тишины. В тишине человек почти перестаёт быть человеком, но с произношением первого же слова вновь становится собой. Приглядевшись к нему, вдруг заговорившему после долгого молчания, мы становимся свидетелями акта сотворения  человека, заново подтвердившего себя таковым посредством слова.   

Из тишины, снова и снова, как при акте сотворения, возникает слово - каждый раз абсолютно иное. И этот акт сотворения воплощён в фундаментальной структуре человека.

Способность творить настолько свойственна человеку, что нам не следует относиться к ней как к чему-то исключительному и необычному, но скорее как к естественной черте, делающей человека прежде всего человеком, подобно  тому, как это же делает речь. Способность творить - такая же часть фундаментальной структуры человека, как и речь.

Однако, утрать речь свою связь с тишиной, на месте, прежде занятом безмолвием, останется лишь зияние бездны. Язык растворится в её пустоте так же, как раньше растворился в тишине. По мере поглощения слов бездной, человеком овладевает чудовищный страх того, что с последним словом, исчезнувшим в этой зияющей бездне, он и сам перестанет быть собой.

4

Следовательно, в тишине человек пребывает на грани уничтожения (поскольку тишина может стать началом окончательной утраты слова) и возрождения.

Здесь покоится центральное место Веры: в тишине человек как будто отрекается от слова, посредством которого он стал собою, и возвращает его Богу, из чьих рук и обрёл его, веря в то, что затем снискает его вновь.

Именно в этом центральном месте Паскаль уничтожил себя, чтобы затем возродиться опять - но уже как Паскаль "Мемориала" и "Мыслей". Уничтожив самого себя, он как будто заново открыл для себя слово.

Он говорил только отрывками, и каждое предложение в "Мемориале" и в "Мыслях" звучало как впервые.

Он словно всякий раз желал начать оттуда, откуда был начат сам; как будто желал повторять опять и опять то уникальное событие первоисходного обретения слова, в котором он вновь воспрял из духовной смерти. И это не просто отрывки, но общий итог возрождения человека.

ДЕМОНИЧЕСКОЕ В ТИШИНЕ И В РЕЧИ

1

 Тишине свойственна не только исцеляющая и дружественная сила, но и сила тьмы и ужаса, смерти и зла, извергающаяся на человека из подземелий тишины. "Le silence eternal de ces espaces infinis m'effraie" (Паскаль)

Возникая из тишины, слово рискует столкнуться с разрушительной и демонической силой, скрытой в её недрах. В любой момент в нём может проявиться нечто потустороннее и угрожающее и вытеснить собою все те дружелюбие и мир, что также стремятся проступить в слове из глубин тишины.

Однако угрожающая сила демонического  вторгается в слово, лишь если оно не преисполнено духом. Ибо силе духа в слове по плечу одержать верх над демоническим. Слово,  ставшее обителью духа, а значит - истины и порядка, способно изгнать, изъять из тишины страх. Дух истины и порядка укрощает демонический элемент в тишине, и тогда она следует за словом, как ручное, послушное животное: она помогает слову, питая его самобытной силой тишины.

Таким образом, мы говорим на языке, освобождённом духом от власти демонического. Язык, в котором действует дух, частично охраняет человека от вторжения демонического. 

В присущем слову духе сохраняется черта божественного Логоса, наделяющего слово силой, способной подчинить себе демоническое.

Но слово, лишённое связи с духом, открыто перед всеми напастями демонического, включая и ту, что может явиться из подземелий тишины. И тогда тишина молчит не ради слова, но лишь ради себя самой: она угрожающе нависает над словом, и человека охватывает ужас: тишина грозится увести у него не только само слово, но и всякое его звучание.