Мир тесен - [114]

Я прошу тебя сделать следующее. Если ты согласна заплатить выкуп, помести в парижском выпуске «Геральд трибьюн» короткое объявление — можно передать его по телефону, заплатив кредиткой, — с текстом «Дама согласна». Хорошо? Поняла? «Дама согласна». Затем распорядись, чтобы банк выдал тебе двести пятьдесят тысяч долларов бывшими в употреблении и не помеченными купюрами, и жди дальнейших инструкций. Не стоит и говорить, что ты не должна вовлекать в это дело полицию. Малейшее вмешательство с ее стороны — и моя жизнь окажется под угрозой.

Пока Моррис говорит, звонок отслеживают на телефонной станции, и вот полицейские машины, завывая сиренами, уже несутся по улицам Ниццы, окружают телефонную будку в старом городском квартале — и обнаруживают снятую с рычажка трубку, перед которой пристроен дешевый японский кассетный магнитофон, все еще издающий жалобные заклинания Морриса.

На следующий день Дезире помещает в парижском выпуске «Геральд трибьюн» короткое объявление: «Дама согласна на десять тысяч долларов».

— По-моему, это очень щедро, — с клекотом, будто от беспрерывного поглощения шоколада у нее слиплось горло, говорит из Манхеттена Элис Кауфман.

— Я тоже так думаю, — отвечает Дезире, — но уж десять-то штук Моррис будет в состоянии вернуть. Все же мне будет совестно, если с ним что-нибудь случится по моей вине.

— Ты права, милочка, ты права, — говорит Элис Кауфман, облизывая пальцы и прерывая свою речь тихим чмоканьем. — Подобные ситуации всех выводят из равновесия, даже женщин, которые проповедуют феминизм. Если Моррису придет конец, это скажется на продаже твоей книги. Может, предложить им двадцать тысяч?

— А эти деньги учтут при начислении подоходного налога? — спрашивает Дезире.

— Ну и баба! — возмущается Карло. — Нет, вы видели, чтобы кто-нибудь торговался с похитителями?

— Я же вам говорил, — отвечает Моррис Цапп.

— Подумать только, она предлагает десять тысяч долларов! Это прямо оскорбление!

— Если вы оскорблены, то каково мне?!

— Придется тебе записать для нее еще одно сообщение.

— Бесполезно — если, конечно, вы не согласитесь спустить цену. Может, попросить у нее сто тысяч долларов?

Все еще с повязкой на глазах, Моррис слышит резкий свистящий вдох.

— Я поговорю с ребятами, — говорит Карло. Через десять минут он возвращается с кассетным магнитофоном. — Сто тысяч долларов — наше последнее слово, — говорит он. — Скажи ей об этом и втолкуй хорошенько. Чтоб поняла.

— Это не так просто, — говорит Моррис. — Каждое декодирование — это тоже кодирование.

— Чего?

— Ничего. Давайте сюда магнитофон.

— Дезире, взгляни на это по-другому, — сипит в телефоне Моррис, а по Английскому бульвару, прямо под балконом комнаты с видом на море, уже несутся с воем полицейские машины в поисках телефонной будки, откуда ведется разговор. — Сто тысяч долларов — это меньше двадцатой части твоих гонораров за «Критические дни» (кстати, я думаю, что это потрясающая книга, если не сказать шедевр, честно), меньше четырех процентов. И вот, хотя я не приписываю себе никаких заслуг, то есть я хочу сказать, что книга — плод твоего писательского таланта, все-таки в некотором смысле верно и то, что если бы я не был таким паршивым мужем, ты не смогла бы ее написать. Ну, то есть, где бы еще ты почерпнула свой горький опыт? Я даже могу сказать, что сделал тебя феминисткой. Я открыл тебе глаза на унизительное положение американской женщины. Не думаешь ли ты, что, в свете сказанного, я заслуживаю некоторого сочувствия? Ведь даже своим агентам за гораздо меньший вклад ты платишь десять процентов.

— Какая наглость, — говорит Элис Кауфман, услышав отчет Дезире о последних событиях. — На твоем месте я бы послала его сама знаешь куда. А что собираешься делать ты?

— Думаю предложить двадцать пять тысяч зеленых, — отвечает Дезире. — Это становится интересным. Похоже на голландский аукцион. Хотелось бы только знать, надолго ли хватит Морриса?

Перс сидит на узкой полоске запруженного народом пляжа напротив гостиницы «Вайкики-Шератон» и подсчитывает потраченные деньги, перебирая голубые корешки чеков «Амеркен экспресс», которые скопились у него в бумажнике. Выходит, что суммы на его счету в банке Лимерика достаточно, чтобы покрыть расходы, однако дорога домой уже будет в долг. Если бы не повезло с попуткой — а на Гонолулу он прилетел бесплатно, увязавшись с командой телевизионщиков, — то его финансы были бы в более плачевном состоянии.

На пляже невыносимо жарко, несмотря на пассат, от которого раскачиваются и шелестят верхушки пальм, и Перс, только что окунувшийся у берега в теплом море, густом и непрозрачном, как молоко, не чувствует прохлады. Его манит далекая волна, но он побаивается оставить без присмотра вещи. Он с тоской вспоминает бодрящие, кристально-чистые воды Коннемара, и его скалистые пляжи, и плотный песок, и морских птиц, в компании которых он провел начало лета. Здесь же песок крупнозернистый и ползет под ногами, а вдоль парного, безмятежного моря движется бесконечная процессия представителей человеческой расы — в бикини, плавках, бермудах и майках, молодых и красивых, старых и безобразных, стройных, тощих и ожиревших, загорелых, в веснушках и облезших на солнце. Почти у всех в руках какая-нибудь снедь — гамбургеры, сосиски, мороженое, фруктовые соки и даже коктейли. Остров гудит от звуков: из динамиков на пляже льется гавайская поп-музыка, в транзисторах ревет рок, жужжат кондиционеры и ухают копры, забивающие сваи в фундаменты новых отелей. Каждые две-три минуты с аэродрома по правую руку от Перса взлетает реактивный лайнер и, повисев над бухтой, высотными отелями, колышущимися пальмами, водными велосипедами, моторными лодками, торговыми центрами и автостоянками, берет курс на запад или на восток, а из его иллюминаторов покидающие Гавайи смотрят вниз, кто с завистью, кто с облегчением, на тех, кто только что прибыл на остров.