Мир-село и его обитатели - [10]

– Ды как? Понёс я его, этто, в мазанку – шоб мышей ловить… он как раз ловить, а второй, серый здоровый, Васька-то, не очень… Но шо-то думаю: проверю – сначала в сенцы выпущу, хоть покормлю чуток, ведь уж неделю пропадал-то…

Кот – это не то, что как в городе, это нечто здесь вроде пылесоса, только засасывает он мышей, а заодно, как мзду или электроэнергию, объедки всякие.

– Ну?

– И токо из мешка-то вытряхнул – ка-ак прям дал он – как в тот раз! Собака, этто, Альма, на него как бросится, а сверху прям и энтот – Васька-то – и поняслась! Не признали, бишь! Забился, тварь, под доски, я полдня искал да караулил – еле выковырнул. И правда: не мой кот оказался – облезлый какой-то!

– Да он поди и облез – от такой жизни!..

– Ды слушай дальше: вечером гляжу, этта, – мой кот приходит!.. Я смотрю…

Дальше всё уж заглушается хохотом – «…и этот ещё не убёг…» – у гаража уже аудитории подобралось порядком. «Кот-самозванец» – такого и по телеящику не каждый день увидишь!

Старшие его отпрыски были редкие оторвяжники, негоже право и вспоминать, но давно уж в белокаменной осели – я, как услышал, подумал, что как минимум налётчики иль рэкетиры. Но нет – остепенились-оженились, иномарка-ипотека, «Батя могёть» и всё такое. За старшими тремя уехали и средний с младшими (разница по возрасту уже приличная). Младший тоже ничего, даже вроде в колледже учился, работать стал «экспедитором каким-то» – солидная, как видно, должность, а вот средний…

На первом-втором курсах я, когда мои все одногодки отправились в армию, а дальше уж сразу заматерели-окостенели, сколотил вокруг себя «продвинутую тусовку» из братцевых сверстников, года на три-четыре меня младше, и там Колюха этот был… Не буйный – а больше в теперешнего папашу, шутливый, добродушный. Порою было весело: к музыке пытался их приучить приличной – и вроде получалось…

А нынче, как нагрянет на побывку, Юрий Борисович, Коля Зима – даже те ему не друзья. И с ними-то одна страмота, а тут уж надирается до чёртиков в одиночку, валяется порой, как только коров выгоняют, – ни свет ни заря… Москва сгубила: пьёт абсолютно всё, из дома вещи тащит, что-то варит…

Увидеться на улице случайно – как увидеть призрак. Впрочем, и меня обычно былые «акробаты», уж насколь знакомые, воспринимают так же: как будто вздрогнув, отворачиваются, иль смотрят как сквозь стекло.

Но проводит сына Чубатый и постепенно отходит. Сам он не фантомен, а наоборот: здоровается за руку, глядит в глаза, по делу спрашивает и отвечает – живой, подвижный, седой-щетинистый, с чубчиком, немного напоминающий, как Ной, сыновей своих.

Появление и исчезновение клуба

Не помню точно, году, кажется, в 1993-м начали строить новый клуб. Это оказался настоящий роскошный колосс, единственное здание в два этажа, с огромной стеклянной витриной спортзала и даже с балконом!.. – но, как водится в России, всё же на глиняных ногах…

В то время газета «Комсомольская правда», вернее, её воронежская вкладка, проводила конкурс юных репортёров. Я послал заметку под названием «Проклятье клуба, построенного на костях священников». Там значилось, что новый клуб возведён на месте церковного кладбища, что когда экскаваторы рыли фундамент, доставали и разбивали о землю (ту самую разрытую глинищу) гробы, потом кости и части облачения валялись по всему центру села. «Не будет в этом клубе ничего хорошего!» – воскликнула бабка. И далее я живописал несообразности в работе ДК, имевшиеся уже в середине 1994 года. В итоге я оказался одним из победителей конкурса, это была моя первая публикация, которую мне показали уже на первом курсе университета. С ней я пришёл в кружок по журналистике, С. Е. Бирюков мне сказал: «В этой статье есть именно то, что делает её именно такой» (через какое-то время мне открылся смысл сей загадочной фразы). В заголовке «проклятье» было исправлено на «проклятый», что само по себе мелочь. Но Сосновке прочитали с просторечным ударением как «Проклятый клуб» (выходило некое прямо бахвальство – с моей стороны!), получил я также нагоняй за слово «бабка» («Надо было хотя бы „пенсионерка“ написать, неуч!») и т. д.

Пытаюсь вспомнить, что было на месте клуба… Да ничего – в незапамятные времена было тут у магазина что-то из вкопанных брёвен (на школьной спортплощадке такое же, чуть повыше только, «конь» называется) – лошадей привязывать. С косогора мы на салазках катались да на капоте зиловском…

На месте здания колхозного правления (самый что ни на есть центр села, три десятка метров от нашего дома) была, рассказывала бабушка, церковь. Она её как-то помнила, значит, разрушили её, скорее всего, в начале 1930-х годов. Престольным праздником был Покров Пресвятой Богородицы. «А рушили-то и раскулачивать ходили, – прибавляла она, – самые пьянь и оборванцы, как Коля Зима нонче да Вольха ваша» («Лимонхва» она почему-то «не выговаривала»). Настоящим комиссаром, который дрался за власть Советов, был, если правильно помню, брат бабаниной матери. Израненный, вспоминала бабушка, он приполз к ним, подзывая детей из малинника… После войны он захаживал к схоронившему его от расправы Спиридону, бабушкиному отцу: «Кум, не надумал ещё в колхоз?» – «Нет ещё!» (нужно было скотину и имущество отдать, а он новую сбрую только что справил). Иконы