Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики - [41]

— Странным?

— Ки’рин может летать. Почему бы ей просто не подлететь к святилищу. Вы оказались бы там через считанные минуты.

Юки хмурится.

— Кажется, ки’рин опасается духов грозы.

— Она сама — дух грозы помимо прочего. Чего бы ей бояться духов грозы? — Голос монаха мягко-настойчив.

Юки тянется за пеленками и начинает укутывать младенца.

— Ки’рин — мой избавитель. Я останусь с ней до конца путешествия, если она еще в силах идти. — Она трогает ки’рин за плечо. — Проснись, Ки’рин. Проснись.

Жемчужные глаза открываются, и ки’рин встает на дрожащие ноги. Встряхнув серебристо-стальной гривой, она кланяется монаху.

— Благодарю за чай.

Выйдя из домика, ки’рин направляется вверх по склону к святилищу. Дождь прекратился, но тропа еще покрыта скользкой соленой грязью. Солнце приближается к побагровевшему горизонту.

— Как твои ноги, ки’рин? — робко спрашивает Юки. — Исцелил ли их бальзам монаха?

— Он не исцелил их, но притупил боль.

Юки с трудом делает несколько шагов.

— Тот монах — это сине-белый тигр, да?

— Да, — шепотом отвечает ки’рин.

— Он помог нам, — говорит Юки. — Он дал отдых и лекарство и остановил дождь. Почему он помогает, если ты его враг?

— Возможно, он хотел задержать нас, — говорит ки’рин. — Даже отдохнув и подлечившись, я могу пробежать лишь короткое расстояние. Я сомневаюсь, что нам удастся достичь святилища. Возможно, его благотворительность была последним ударом в битве.

Юки задумывается, припоминая, что говорил монах, как он ее искушал.

— Нет, — произносит она, наконец. — Он беспокоился о тебе. Что между вами? Почему вы встречаетесь раз в сто лет? Возможно, в этой игре он твой противник, но он не враг тебе.

Тут ки’рин останавливается, и ее жемчужные глаза встречаются с вишневыми глазами молодой женщины. Она осторожно касается спутницы кончиком витого рога. Юки чувствует ласковое прикосновение полумесяца, прежде чем ки’рин вздыхает и продолжает подъем. Потом она на ходу начинает нехотя говорить, подбирая слова так же тщательно, как место на земле, куда поставить больные ноги.

— Давным-давно, еще до того, как у богов появились имена, до того, как Аматерасу вернулась в свою пещеру или Сусано убила восьмиголового дракона Исумо, давным-давно, когда остров населяли Изанаги и Изанами, родились мы оба — я и сине-белый тигр. Мы полюбили друг друга в те давние дни, когда все для нас было внове. Мы вместе бегали по морскому дну и среди облаков. Мы любили друг друга до того самого дня, когда узнали, что все, кто любит, должны состариться и умереть.

— Разве это так ужасно? — спрашивает Юки. — Никто не хочет умирать, но смерть — это часть жизни — достойный конец хорошей жизни. Смерть ужасна только тогда, когда она приходит за тем, кто еще не жил.

И она прижимает ребенка к груди.

— Возможно, — говорит ки’рин, — но мне невыносима была мысль о том, что из-за моей любви мир когда-нибудь лишится красоты сине-белого тигра, что однажды волны не наполнятся его ревом и не будут ласкать его сине-белый мех. А он…

Голос ки’рин становится подобен легчайшему дуновению зефира.

— А он не мог вынести мысли о том, что когда-нибудь грозовые облака не станут вспыхивать от моего бега и гряды облаков не взовьются от моего полета. И тогда мы решили расстаться и видеться только один день в сто лет. В этот день мы можем попытаться узнать, любили мы друг друга и что это значит быть врагами. Тогда каждый из нас будет жить вечно.

— Значит, даровать мне свою милость и вылечить болезнь ребенка — это для вас не что иное, как игра? — Голос Юки срывается от злости.

— О, нет, маленький человечек, — говорит ки’рин. — Вы нам небезразличны, ибо только борьба жизни и смерти может заставить нас расстаться, только она напоминает о том, для чего мы отказались от своей любви.

Она останавливается, и в свете заходящего солнца Юки видит, что глаза ки’рин вновь красны от слез.

— Мы сможем попасть в святилище до заката? — спрашивает Юки.

Ки’рин никнет головой.

— Нет, Юки. Мои ноги так болят, что я могу пронести тебя не больше двадцати шагов. Мне не добежать до вершины горы.

Юки вспоминает слова монаха, который был сине-белым тигром.

— Но ты можешь летать, Ки’рин. Отнеси нас к святилищу!

Ки’рин выпрямляется, высоко поднимая однорогую голову. Она внимательно смотрит на Юки, и слезы в ее жемчужных глазах высыхают.

— Мне придется спрыгнуть с горы, чтобы поймать ветер. Я не могу бежать, обнимая ветер, как делала раньше. Ты сможешь довериться мне?

— Я смогу.

— Мне придется лететь так быстро, что мой мех загорится и даже чешуя будет объята жарким пламенем. Сможешь ты превозмочь страх?

— Я смогу!

— Нас будут преследовать они воздуха, гораздо более ужасные, чем земные они. Если они поймают нас, то съедят ребенка, как лакомство, и выпьют разум из его черепа. Тебя они расчленят на части и станут пировать твоими конечностями, насилуя твое тело. Сможешь ты осмелиться на такое?

— Я смогу! — кричит Юки, но сама содрогается от своего обещания.

— Тогда взбирайся мне на спину и держи ребенка крепче. Мы догоним ветер и полетим к святилищу.

И тогда ки’рин, спотыкаясь на онемевших ногах, подходит к уступу горы. Она прыгает в пустоту, вопль Юки раздирает горло в кровь, пока они отвесно падают на ощетинившиеся скалы.