Мир приключений, 1929 № 02 - [17]

Чэннинг следил за ней с тем скрытым вниманием, которое было ему привычно.

Эту женщину, думал он, не легко сделать несчастной. Он понял, что она в этом простом признании подразумевала свой брак. Иначе это признание было бы ненужным. Он должен больше узнать про этот брак.

Ио он должен заставить ее говорить по собственному желанию, потому что только так он услышит всю историю. Он слишком хорошо знал л вертки и замалчивания, такие обычные в формальных ответах на самые испытующие вопросы. Поэтому он никогда не задавал формальных вопросов, кроме тех случаев, когда хотел получить бессознательный ответ на какой-нибудь другой вопрос, который не решался задать. Для его целей обычно было достаточным заставить пациента говорить. Пациент, раз попав в русло разговора и умело направляемый. редко не выкладывал всей правды.

Поэтому он начал, совершенно не касаясь личностей. Ни одна женщина ведущая общин разговор, не может не коснуться личностей, и потому он начал с маленькой беседы о снах.

— Сны — просто месиво из воспоминаний, — сказал он, — точно на удачу переворачиваешь листы записной книжки. Записная книжка вашей памяти — это то, что мы называем вашим подсознанием, и обрывки из этой книжки — сырой материал ваших снов. Вот почему вы всегда видите во сне такую чепуху и такую бессмысленную смесь глупостей.

Он ободряюще улыбнулся ей, но она не улыбнулась в ответ.

— Мой сон не простая смесь, — сказала она с содроганием. Он слишком ужасающе яркий и живой. К тому же он никогда не изменяется. Вот, что делает его таким страшным.

— Я знаю, — ответил Чэннинг, — мне это говорили так часто, что я в этом не сомневаюсь.

Миссис Аркрайт быстро обернулась к нему.

— Так вы знали других, которые видели такие же сны, как я, и видели их снова и снова?

В первый раз в голосе ее послышалась нотка облегчения. Было нечто успокоительное в том, что не на нее одну свалился этот ужас.

Чэннинг повернулся на своем винтовом кресле и стал перелистывать толстую книгу с записями, полную скорбных историй его пациентов.

— Я мог бы вам прочесть отсюда множество точно таких случаев, как ваш, сказал он.

— И вы вылечили их?

— Я думаю, что могу сказать, что всем им помог вылечить самих себя. Но тут уж начинается хвастовство, которое я не желал бы себе позволить.

Он снова тепло улыбнулся ей и на этот раз он был вознагражден. Она села прямее в своем кресле и голос ее дрожал, когда она заговорила.

— Так, ради бога, помогите мне! — хрипло сказала она. Когда я теперь снова вышла замуж, я думала, что навсегда покончила с ужасами!

Чэннинг никогда не говорил так небрежно, как тогда, когда говорил с целью. Теперь он играл со своими черепаховыми очками, точно вел легкий разговор за чайным столиком.

— Как правило, повторяющиеся сны результат того, что какое-нибудь впечатление было так сильно, что оно выплывает не вводе смеси, но как целое, с каждой подробностью происшедшего и почти так же ярко, как было само происшедшее. Так было с «боевыми снами» контуженных солдат. В вашем случае это, конечно, не может быть объяснением. Но повторяющийся сон может быть символом чего-то пережитого. Иногда, например, такой сон символ того или иного периода, когда человек, видящий сон, был глубоко несчастен, живя под гнетом ужаса перед кем-то или чем-то.

Глаза миссис Аркрайт горели и щеки ее пылали.

— Вы думаете, что вам помогло бы… вылечить такого человека… если бы вы это знали? — сказала она.

Чэннинг был равнодушнее, чем когда-либо.

— Это несомненно, — ответил он, продолжая играть своими очками.

Наступило долгое молчание. Он ни разу даже не взглянул на нее. Он знал, что слово ободрения было бы роковым для женщины ее типа. Если она доверится ему, она должна сделать это сама. Намек на ласку пли симпатию навсегда отрезал бы ее от него. И он терпеливо ждал, как будто погруженный в свои мысли и в свою игру очками. Но он следил за ее ногой и надеялся.

Она положила ногу на ногу и поднимание и опускание лакированного кончика туфли говорило об ускорявшемся пульсе. И это обнадеживало его. Он знал, что она приходит к решению, а решение в такую минуту могло означать только одно.

Вдруг она заговорила, и раз сдержанность покинула ее, слова полились потоком. Она говорила тихо, но скоро, почти в темпе стоккато от волнения.

— Я должна буду рассказать вам про свой первый брак, — начала она. — После того, что вы сказали, я вижу, что для меня не может быть помощи, если я этого не сделаю.

Она помолчала минуту и Чэннинг взглянул на нее в первый раз прямо и открыто. Он знал, что теперь нечего бояться, что она не изменит своего решения.

— Я думаю вы поступаете умно, — спокойно сказал он и стал ждать, чтобы она начала рассказ.

Она смотрела в сторону и сидела очень тихо, сложив на коленях руки. Но он увидел, как ее прекрасные глаза стали жестокими, как будто бы то, что она видела, было омерзительно. Потом она рассказала ему свою историю, отчетливо и точно, тщательно выбирая слова и только по временам выдавая взглядом или тоном действие, которое ее рассказ производил на нее самое.

— Мой первый муж был низкий человек, мистер Чэннинг. Я была совсем девочкой, когда вышла за него замуж, но даже я уже слышала про него рассказы, которые, хотя я и понимала их только наполовину, сделали из него нечто вроде легенды в наших краях. Но отец мой хотел, чтобы я вышла за него замуж. Мы сами были небогатыми фермерами, мой отец был расточителен и тщеславен и брак этот в материальном отношении был для меня блестящим. Поэтому я вышла замуж за этого богатого человека и раскаялась в этом почти с первого дня. Он был большим земельным собственником в нашей части Ланкашира, а к этому еще ему приносили очень большие доходы его каменноугольные копи и сталелитейные заводы. Каждое пенни он тратил на удовлетворение своих пороков. Он был распутник и негодяй; некоторые из его низких поступков были возможны только в таком диком краю, как тот, в котором мы жили. Ему было пятьдесят лет, а мне двадцать, и отец на своем смертном одре просил у меня прощения, что заставил меня выйти за него замуж.