Мир приключений, 1928 № 07 - [16]
— Эх, оплошал, дядя!..
— Лососкам на ужин.
— Айда, робя, к баракам. Солнышко садится.
— По-мо-ги-те!..
— Никак кричат?..
— Да не…
— Чего не… Мне и ране казалось. Вон, вон, гляди., два пятнышка… — Несколько человек, рискуя головой, бросились по направлению залива, где на одной из льдин чернели две движущиеся точки. Скользя по подтаявшему снегу, обрываясь и скатываясь, передние достигли входа в ущелье.
— Держись, ребята!.. Давай шесты… Веревку бы… Веревку… Опояски снимай… — Опояски не понадобились. Два человека, оборванные и полузамершие, напрягая последние силы, прыгали по сгрудившимся льдам и деревьям. Оступаясь, проваливаясь в месиво и вновь выползая, — где на животах, где на четвереньках, — они карабкались к берегу.
— Сюда, сюда!.. Вот на энту глыбу… Здесь сподручней… Держись…
— Давай руки… Вот так… Молодчаги!..
Пробежал восторженный гул.
— Энти, выходит, половчее тигра..
— Кто такие?..
— Рабочие… Хотели перебраться… Лед тронулся неожиданно…
Один — высокий, мускулистый, с серебрецом в бороде, глаза дерзкие, живые. Другой — худенький, узкогрудый, сильно измучен, но ласково улыбается, как бы извиняясь за доставленное беспокойство.
— Как зовут?
Отвечает высокий:
— А это важно? Тогда… я — Мирон, а он — Михайло…
Несколько голосов протестуют и оттирают любопытного:
— Вот, чертяга, нашел время… Люди из гроба встали, а он…
— Веди, робя, к баракам… отогреем…
Утихомирился буйный Амур. Величаво и гордо катит свои желтоватые воды. Любуется сказочной панорамой берегов. Радуется своему спокойному полноводью.
Весна в неистовом разгаре. Буйные соки земли отдают свою силу наружу. Первобытно, могуче кудрявятся леса. Кто-то невидимый отчаянной кистью размалевывает все в изумруд. Брызгает щедро яркими крапами: рубины, топазы, да карбункулы. По тихим заводям реки, переходящим порою в перламутровое озеро, кипит первобытная жизнь, идет нескончаемая борьба за существование. Пернатое царство переливает всеми цветами радуги. Ибисы, фазаны, аисты, журавли и прочие другие, с именами и без имен, щеголяют праздничными нарядами.
Хищники всех пород и размеров шныряют среди непролазных зарослей, шутя пожирают друг друга. На малом участке мелькнут перед глазом соболь и барс, рысь и тигр, кабарга и россомаха, волк и лисица, изюбр и пятнистый олень. По горным склонам громоздятся антилопы и козули.
Охотники всех племен и вооружении, — от первобытного лука, до скорострельного ружья, — терпеливо выслеживают добычу, а добыча терпеливо выслеживает их.
Тунгусы и орочены, японцы и мангунцы, манчжуры и корейцы, китайцы и айны, русские и дауры, и десятки представителей других племен прокладывают себе дорогу через непроходимые дебри, через непролазные болота, через неприступные горы.
И всюду жизнь! Буйная, мощная, неукротимая!
Немыслимое сплетение юга и севера. Смешение ели и виноградника, кедра и абрикосника, дуба и пихты, граба и барбариса, орехового и пробкового деревьев. Нагорные склоны устланы розовыми коврами цветущего рододендрона. Под валежником и травою сгустками крови алеют цветы легендарного жень-шеня.
Все цветет и растет. Ревет, щебечет и гомонит. Пьет ласковое солнце и изощренно борется за жизнь.
По соседству с рекой, за грядой сопок, на высоком таежном плато лесные дебри потревожены. Неугомонный человек задумал нечто небывалое: рвет скалы, валит столетние деревья, корчует разлапые корневища, подбирается к богатырю Амуру с хитрым намерением: взнуздать его неукротимую мощь. Завидно человеку смотреть на даром расточаемую силу стихии. Пыхтящие стальные гусеницы, — пособники человека, — с корнем, как былинки, валят многообхватные замшелые кедры. Пока светит солнце — со стервенением пыхтят дьявольские игрушки человека.
По вечерам возле низкорослых бараков копошатся полураздетые люди: сильные, обросшие, обветренные и — слабые, безволосые, всех оттенков, впадающих в медь.
Пылают пахучие костры — отгоняют комаров, мошкару и прочий надоедливый гнус. Люди, как победители, раскидывают широко тела и разноязычно гуторят. Открытые раскатистые звуки переплетаются с гортанными, прищемленными и дребезжащими. Группировки случайны, но люди одного языка невольно тяготеют друг к другу, сбиваются в один колтун.
У большого костра, на зеленых пахучих ветвях, как на мягких перинах, их много— людей, — поболе десятка. Одни — видели в жизни все и все от нее взяли, другие знавали только пинки. Но сейчас все равны и все одинаково окрашены отблеском костра в медно-красное. Преобладает «интеллигенция»: неисправимые искатели приключений, для которых жизнь хороша с любого угла; люди, сбитые революцией с командных высот; люди, для которых тяжелый, бодрящий труд — потребность. Остальные — просто люди и люди-дети, дети природы: простые, примитивные, неискушенные. Среди них два тощих китайца, толстощекий тунгус и еще один, национальность которого, как и его костюм, давно пропали без вести. Он гол. обмотан по бедрам тряпицей, грязно-коричнев и подслеповат. Зовут его — Еханьдя. Он любит говорить и любит слушать. Сейчас Еханьдя жует табачный корень и гортанно попискивает:
— Дуа год сзади — моя искала жень-шень. Ладошка лежала миного теньга… Ой, много!..
